желает набраться образованности и мудрости, — так вот, если оба на этом сходятся, только тогда
угождать поклоннику прекрасно, а во всех остальных случаях — нет. В этом случае и обмануться не позорно,
а во всяком другом и обмануться и не обмануться — позор одинаковый. Если, например, юноша, отдавшийся
ради богатства богатому, казалось бы, поклоннику, обманывается в своих расчетах и никаких денег,
поскольку поклонник окажется бедняком, не получит, этому юноше должно быть тем не менее стыдно, ибо
он-то все равно уже показал, что ради денег пойдет для кого угодно на что угодно, а это нехорошо. Вместе с
тем, если кто отдался человеку на вид порядочному, рассчитывая, что благодаря дружбе с таким
поклонником станет лучше и сам, а тот оказался на поверку человеком скверным и недостойным, — такое
заблуждение все равно остается прекрасным. Ведь он уже доказал, что ради того, чтобы стать лучше и
совершеннее, сделает для кого угодно все, что угодно, а это прекрасней всего на свете. И стало быть,
угождать во имя добродетели прекрасно в любом случае.
Такова любовь богини небесной: сама небесная, она очень ценна и для государства, и для отдельного
человека, поскольку требует от любящего и от любимого великой заботы о нравственном совершенстве. Все
другие виды любви принадлежат другой Афродите — пошлой. Вот что, Федр, — заключил Павсаний, — могу я
без подготовки прибавить насчет Эрота к сказанному тобой.
Сразу за Павсанием завладеть вниманием — говорить такими созвучиями учат меня софисты — должен был, по
словам Аристодема, Аристофан, но то ли от пресыщения, то ли от чего другого на него как раз напала икота,
так что он не мог держать речь и вынужден был обратиться к ближайшему своему соседу Эриксимаху с
такими словами:
— Либо прекрати мою икоту, Эриксимах, либо говори вместо меня, пока я не перестану икать.
И Эриксимах отвечал:
— Ну что ж, я сделаю и то и другое. Мы поменяемся очередью, и я буду держать речь вместо тебя, а ты, когда
прекратится икота, — вместо меня. А покуда я буду говорить, ты подольше задержи дыхание, и твоя икота
пройдет. Если же она все-таки не пройдет, прополощи горло водой. А уж если с ней совсем не будет сладу,
пощекочи чем-нибудь в носу и чихни. Проделай это разок-другой, и она пройдет, как бы сильна ни была.
— Начинай же, — ответил Аристофан, — а я последую твоему совету.
Речь Эриксимаха: Эрот разлит по всей природе
И Эриксимах сказал:
— Поскольку Павсаний, прекрасно начав свою речь, закончил ее не совсем удачно, я попытаюсь придать ей
завершенность. Что Эрот двойствен, это, по-моему, очень верное наблюдение. Но наше искусство —
искусство врачевания — показывает мне, что живет он не только в человеческой душе и не только в ее
стремлении к прекрасным людям, но и во многих других ее порывах, да и вообще во многом другом на свете
— в телах любых животных, в растениях, во всем, можно сказать, сущем, ибо он бог великий, удивительный и
всеобъемлющий, причастный ко всем делам людей и богов. И начну я с врачевания, чтобы нам кстати и
почтить это искусство.
Двойственный этот Эрот заключен в самой природе тела. Ведь здоровое и больное начала тела, по общему
признанию, различны и непохожи, а непохожее стремится к непохожему и любит его. Следовательно, у
здорового начала один Эрот, у больного — другой. И если, как только что сказал Павсаний, угождать людям
достойным хорошо, а распутникам — плохо, то и в самом теле угождать началу хорошему и здоровому — в чем
и состоит врачебное искусство — прекрасно и необходимо, а началу плохому и больному — позорно,
безобразно, и нужно, наоборот, всячески ему противодействовать, если ты хочешь быть настоящим врачом.
Ведь врачевание — это, по сути, наука о вожделениях тела к наполнению и к опорожнению, и кто умеет
различать среди этих вожделений прекрасные и дурные, тот сведущий врач, а кто добивается перемены,
стремясь заменить в теле одно вожделение другим, создавая нужное вожделение там, где его нет, но где оно
должно быть, и удаляя оттуда ненужное, тот — великий знаток своего тела. Ведь тут требуется уменье
установить дружбу между самыми враждебными в теле началами и внушить им взаимную любовь. Самые же
враждебные начала — это начала совершенно противоположные: холодное и горячее, горькое и сладкое,
влажное и сухое и тому подобное. Благодаря своему уменью внушать этим враждебным началам любовь и
согласие наш предок Асклепий, как утверждают присутствующие здесь поэты, — а я им верю — и положил
начало нашему искусству.
Но