ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПЕРЕЗАГРУЗКА
«Матрица это система. Система и есть наш враг. Но когда ты в ней – оглянись, кого ты видишь? Бизнесменов, учителей, адвокатов, работяг. Обычных людей, чей разум мы и спасаем. Однако до тех пор, пока эти люди часть Системы, они все наши враги. Ты должен помнить, что большинство не готово принять реальность, а многие настолько отравлены и так безнадежно зависимы от Системы, что будут за нее драться»
The Matrix
1. Перезагрузка
Пронзительно ясное небо синеет над однотонно блеклым, как на копеечной марке, пейзажем пустынного бережка. Коренные обитатели печального краснокирпичного замка на холмике накаркивают суровую скорую зиму. Неживая жижа Москва-реки мутно хлюпает понизу, подгоняемая вперед безудержным ветром. Развеваются волосы, хлопают рукава и штанины, слезятся глаза и сушатся на ветру губы. Истлевший покров травы сухо шуршит, обращаясь в труху под каждым нашим шагом вдоль старой, едва различимой тропинки вдоль прибрежного недолеска.
– Родной! Это все здорово, удивительно, потрясающе, понимаешь? Я за тебя очень рад и готов, так сказать, поддержать, точнее, разделить, ну в общем, твой духовный триумф, все такое. Только сейчас, братишка, главное не останавливаться, понимаешь ты или нет? Нам теперь некогда уходить в религиозные как-их-там, а надо конкретно включать мозги и работать!
Онже ежится, тужится, кутает ребра локтями, защищаясь от натиска ветра. На него больно смотреть. Видя, что я веду себя, выгляжу и разговариваю как полный и окончательный идиот, Онже на глазах раскисает. Усилием воли заставляет себя сдерживаться: глядя на мою блаженную улыбку не раздражаться, слыша юродивые речи не возмущаться, видя полную мою индифферентность к его словам – не топать ногами и не бить в морду.
В дзенских ашрамах за пробудившимся человеком присматривают как за больным или за малым ребенком. Духовно такой человек рождается заново. Ему требуются время и чуткое окружение, чтобы подняться вновь на ноги и научиться ходить, говорить, видеть мир так, как видят его остальные. Но я не знаю ни одной дзенской обители в пределах досягаемости. Да даже если бы знал, не факт, что меня бы там приняли с улицы и признали достойным духовного окормления. Вынырнув из океана Единого, я остался один на один со своим Пробуждением. И единственный человек, с которым я могу хоть как-то поделиться подробностями, это далекий от как-их-там-эмпирей мой друг Онже.
По рефлекторной привычке, как два арестанта на тусовке по локальным участкам, мы прохаживаемся вдоль берега. Тридцать метров туда, тридцать обратно. Я наблюдаю эти условные пространственные рубежи так же ясно, как вижу теперь и все прочие границы и барьеры сознания. Бесконечность, прежде не вмещавшаяся в пределы разума, ныне вместилась. Впрочем, этого и не могло произойти раньше: нельзя наполнить огород полем, невозможно перелить в аквариум океан, немыслимо пересыпать Сахару в песочницу. Можно сколь угодно раздвигать пределы сознания и осваивать вновь открывшиеся районы, но это не даст понимания СУТИ, ведь бесконечное не заключить рубежами. Однако достаточно осознать, что рамок нет в принципе – и само Сознание окажется бесконечным. Свали забор – и огород станет полем, разбей стекло – и аквариум извергнется в океан, сломай песочницу – и пустыня займет ее место.
Обрести Единое, Абсолютную Полноту Пустоты и Абсолютную Пустоту Полноты, можно лишь ВЫГРУЗИВ матрицу из сознания. Там где нет ни времени, ни пространства, нет границ, нет пределов – там заледеневает миг Вечностью, пространство замыкается в Бесконечность, карточным домиком рушатся крепкие, казалось бы, тюремные крепости знаний и представлений об «объективной» реальности.
Способы выгрузки матрицы существуют, и они ведомы так давно, что даже обидно. Последовательно освободив сознание от напластований мыслей, образов и представлений, привычек и склонностей, страстей и желаний, «я» перестает воспринимать границы условностей. Избавляется от них как от цепей и утрачивает себя самое. Рано или поздно – через годы, через жизни, через перерождения – остается чистый лист, tabula rasa. Доска, с которой все стерто и на которой запечатлено все, что может быть в принципе.
Но есть способ короче, быстрей, эффективней! Можно загрузить, закидать, замести, завалить, засыпать, заструить, заболтать, запылить разум таким количеством информации, такой величиной проблем и неразрешимостью задач и загадок, что он зависнет, застопорится, заснет, застрянет, замрет, и, наконец-то, заткнется. И прежде чем он перегрузится как заглючивший компьютер, запрограммирует себя вновь на матрицу человеческой жизни, заполнится операционной системой временного бытия, глубинный процессор Сознания сумеет разглядеть СЕБЯ САМОГО. На миг вспомнит: вне матрицы Вечность, вне матрицы Бесконечность, вне матрицы Ничто, но и Все. Tabula rasa, зарисованная иллюзиями от краев до краев своей абсолютной бескрайности.
Матрица стала дзенским коаном, решая который я перегрузил свой разум и застопорил работу операционной системы. Теперь я перезагружаюсь. Возвращаюсь в пределы иллюзии и неизбежно подчиняюсь их гнету. Я вновь вынужден различать, расслаивать, размножать, разграничивать белое черным, доброе злым, грешным святое. Еще немного и я утрачу полноту осознания, будучи вновь задействован в нескончаемые локальные сражения Бытия с небытием, жизни со смертью.
Но сейчас я полнюсь осознанием Бытия, насыпано с горочкой. Пей меня, ешь, выливай ковшами, вычерпывай ведрами, высасывай шлангами и насосами – не убавится, не умалится. Абсолютную Полноту не уменьшить, как ни старайся. Онже тянет меня заниматься делом обратным, бессмысленным: наполнять черную дыру Пылесоса, насыпать в худое, наливать в дырявое, набрасывать в бездонное. Любое дно – иллюзия, манок, черный круг, за которым открываются новые бездонные пропасти. Брось туда миллион, брось все сокровища мира, брось три копейки – разницы никакой. Сколько ни соберешь земных благ, они не наполнят и части, а лишь откроют новые зияющие пустоты всепожирающей бездны. Все, к чему я стремился вплоть до предыдущего дня, лопнуло как волдырь, источило смердящий гной и сальную лимфу, опустело и рассосалось, испарилось, истлело, развеялось по ветру: ПШИК!
– Братиша, ты меня только не огорчай! – почти угрожающе, с надрывной тревогой в голосе Онже целится в меня указательным пальцем. – Ты что, выскочить собираешься из замута? Мы зря старались, зря готовились к этому рывку? Да ты что, не втыкаешь?! Цель уже перед нами, все перед нашим носом, только протянуть руку осталось, понимаешь?
Увы, Онже сам не готов осознать, что Матрица, которую он все еще боготворит, для меня теперь предмет ужаса, а не обожания. Система и есть пресловутый Левиафан, чудовище из пучин, «зверь, вышедший из вод многих». Инфернальный спрут, распластавшийся по организму мыслящего человечества необъятной раковой опухолью. Он некогда возник, взрос и вызверился из темных джунглей коллективного бессознательного, запустив теперь щупальца-метастазы во все сферы индивидуальной и общественной жизни.
Если Бог, дарующий свет и тепло всем без разбора, действует из принципа абсолютного альтруизма, то в условиях инфернальной Системы определяющим фактором деятельности индивида и общества, главной жизненной ценностью и своеобразным мерилом человеческого бытия сделался эгоизм. И для того, чтобы достроить перевернутую пирамиду иерархической несправедливости, при которой самые дурные и беспринципные аккумулируют в своих руках все ресурсы, средства производства и прибыли, рычаги давления и принуждения, Система намерена освятить себя самое с помощью «божественного» Мессии. Готовясь воцариться глобально, Матрица стремится возвести на всемирный трон духовного лидера, пред которым склонят головы все народы. Антитипа, Лжемессию, АНТИХРИСТА.
Нынче ночь. Эгоистичное «Я» стремится заменить собой альтруистичное «МЫ», заместить его, упразднить самый принцип божественной неисчерпаемой Полноты. Эти Сумерки разума, Кали-Юга и Гибель богов необходимы для того, чтобы наше мироздание вновь зарозовело рассветом юного дня. Система суждена человечеству ради исполнения Замысла. От борьбы Жизни и Смерти, и нашего в ней деятельного участия зависит, возникнет ли во Вселенной Сверхновая, либо на этом месте образуется черная дырка ненасытной адовой пасти.
Я узнал, как нужно действовать лично мне, чтобы послужить Свету. Пазл собрался, загадки разгаданы, вопросы получили ответы. Однако теперь мне следует собраться с мыслями и вернуться в трезвое состояние разума, чтобы действовать аккуратно, избежав прямой схватки с Левиафаном в ближайшее время. Я смогу достичь своей цели только выйдя из-под контроля его служителей и не входя с левиафанцами в конфронтацию. Онже сделался мне помехой, шилом в заднице, шпорой в подреберьях. Он все еще там, в моем позавчерашнем прошедшем. Загипнотизирован трупным свечением безжизненных ценностей: богатства и власти. Ноздри его раздуваются хищно, чуя запах скорой добычи. И ему нельзя сейчас доказать, что это вонь разлагающейся мертвечины, дыхание гибели. Смерти физической и, что куда более страшно, духовной.
Все по плану! – уверяю я Онже. Программа не изменилась: объект номер два, объект номер три, объект номер пятьдесят семь. Мы пашем на Матрицу, надели намордники, радуемся. Я просто должен немного остыть. Отдохнуть. Отшагнуть. Отстраниться от того, что узнал. Как только возвращусь в норму, влезу разумом в норку, а сознание затвердеет в воск обычного своего бессознательного состояния, мы тотчас продолжим результативно работать. Но не теперь. Не сейчас. Потерпи.
– Ладно, братиш, не вопрос! – миролюбиво, согласно, поспешно, идет на компромисс Онже. – Знаешь, может, оно и к лучшему – то, что ты именно сейчас получил это свое озарение. Теперь нас уже ничего не сдерживает, и мы как следует сможем включить мозги, понимаешь?
Озарение. Это слово я слышал от Онже на протяжении суток раз уже десять. Впрочем, если так ему нравится, пусть. Онже и сам начал прозревать, что произошло нечто сверхсерьезное, сверхважное, сверхъестественное. Но ошарашен, напуган этим в какой-то мере не меньше меня самого. Потому и стремится скорее зажмуриться, заткнуть уши и крикнуть «я в домике». Хоть чуточку, но он успел стать участником моего Большого Моноспектакля. Прочитал записанный текст Апокалипсиса, прежде чем окончательно накрылся компьютер. Вернее, прежде чем они оба накрылись.
Я переписал файл «Пробуждение» со своего ноутбука на онжин, как только мой начал глючить. Через несколько минут после создания записей мой лэптоп вырубился вглухую. Не подает признаков жизни, не хочет включаться, не светится даже сигнальной лампочкой подзарядки от электросети. Онжин компьютер проработал в нормальном режиме не больше десяти минут: его также начало штормить. Изображение пляшет и дергается, курсор скачет из одного уголка экрана в другой, программы запускаются и выгружаются из оперативной памяти в произвольном режиме, словно лэптоп зажил собственной жизнью. Операционная система Windows конвульсирует в затяжной цифровой агонии, внушая опасения, что и этому компьютеру долго не протянуть.
Одновременно со всем этим, у нас ненадолго вышли из строя и вырубились мобильные телефоны, а телевизор Галины Альбертовны вместо новостных передач и концертов начал показывать только помехи, перебиваемые радиоголосами ментов и таксистов. Но это ничего, это так и надо, это сбой Матрицы. Если на соседнем с хуторком участке вдруг произойдет локальный ядерный взрыв, или на крышу курятника десантируются инопланетяне, или к нашей хибаре подъедет лично папа римский с целой сворой кардиналов, в нынешнем состоянии разума я нисколько этому не удивлюсь. Происходят волнения в матрице бытия в связи с моим присутствием ЗДЕСЬ и СЕЙЧАС. Пока в голове окончательно не утихла буря безмыслия, сметшая разом все ментальные конструкции, сравнявшая с почвой мегаполисы умопостроений, обратившая в руины монументы образных представлений и храмовые комплексы жизненных ценностей, Матрица будет колебаться.
В соответствии с теорией хаоса, микроскопические события могут создавать грандиозные в конечном итоге последствия. Небольшой шторм в сознании микрокосма может произвести в пределах макрокосма оглушительные потрясения. Одно направленное усилие мысли способно сотворить или уничтожить целое мироздание! Но второй принцип теории хаоса постулирует обратную связь со средой. Система сама себя регулирует, меняется непредсказуемым образом исходя из произведенных в ее недрах перверсий. А из этого постулата следует указание на один из важнейших принципов претворения Хаоса в Космос: НАМЕРЕНИЕ. Как-никак, разработчик операционной системы имеет право вмешиваться в программную среду матрицы. С тем, чтобы подстроить ее под свои нужды.
***
– Глянь, полчаса не прошло, как из машины вышли, а они уже тут! – Онже щурится, опустив уголки губ. – Или это не они? Да нет, гниловатая канитель. Сюда в это время года кроме нас вообще никто не забредает, понимаешь?
Вывернув из-за леска по травянистой неезженой колее, на нашу волжанку почти натыкается синяя «рено». Дернулась, отшатнулась, помыкалась туда и обратно, наконец, стала почти бок в бок. Из машины выбираются двое: муж и жена. Наверное. Может быть. Топчутся с ноги на ногу, озираются, смотрят. Разбрелись в разные стороны на десять шагов, топчутся, озираются, смотрят. Сбрелись вместе на расстояние метра, не говорят друг другу ни слова, топчутся, озираются, смотрят. Умолкнув, мы с Онже нарезаем тусы. Наши законные тридцать метров туда и обратно. На отрезке пути «обратно» парочка огибает нас со стороны берега, двигаясь нам навстречу.
Собравшись в сгусток искрящейся ртути, нечто в моем солнечном сплетении перетекает куда-то вбок по осевой линии, и действительность вокруг меня преображается. Блекнут, сыреют краски, приглушаются звуки, ярче и четче становятся движущиеся навстречу нелюди. Размытые серые блюдца зияют провалами на том месте, где у человека должны быть глаза. Безгубые впадины ртов всасывают ледяной воздух. Костистые, обтянутые желтоватым пергаментом руки безвольно свесились вдоль мерно бредущих вперед сутулых мертвецких туловищ. Точно надутые газами пузыри на поверхности торфяного болота, плывут нам навстречу два человекообразных беса.
– Они по ходу под наркотой: глаза вообще стеклянные! – словно издалека, доносятся до меня слова Онже. Кажется, он глухо проворчал их сквозь зубы.
Схватив друга за локоть, чтобы удержать равновесие на подгибающихся ногах, я отворачиваюсь и пытаюсь взять себя в руки. От центра моего тела лучами, достающими до каждой самой отдаленной клеточки, раздается томительный жар возвращения. Переведя дух, я снова бросаю взгляд на пришельцев. Теперь они выглядят почти как люди, точные копии живых настоящих людей. Лица ровные, белые. Члены расслаблены, вялы. Взор тревожный, несобранный, словно человек силится что-то вспомнить. Что-нибудь крайне важное, например, имя свое. Окошки серых невыразительных глаз затянуты мутной слюдой. Бессмысленные и пустые, они смотрят сквозь наши лица куда-то за спину, будто там что-то за спинами то.
– Реально зомби! Ходят, об собственный хуй спотыкаются, – сплевывает на землю Онже. – Или не наркота, а, может, гипноз какой? Ты слыхал, сейчас человека так надрочить можно, что он в натуре как голем все приказы твои выполнять станет, и при этом ни спать ни жрать не будет, пока ты ему команду не дашь!
«Я изобрел скальпель для человеческой души!», – цитирую я Онже по памяти фразу из полузабытого интервью с основателем столичного НИИ психотехнологий академиком Смирновым. Чтобы превратить человека в послушного зомби, сегодня не обязательно проводить над ним ритуал магии вуду. Достаточно психотропной фармакологии и умелого целенаправленного воздействия на нервную систему электронными средствами передачи информации. Кто имеет возможности, вряд ли пройдет мимо того, чтобы ими воспользоваться.
– Давай-ка покамест в машине посидим, на движуху позырим, – предлагает мне Онже. – А эти пускай себе мерзнут, коли им не в напряг.
Вернувшись в волжанку и захлопнув за собой двери салона, мы не добавляем ни слова по теме. За время прогулки мы договорились о том, что назавтра я возьму тайм-аут на несколько дней. Уеду в столицу, побуду дома один, и быть может, на пару деньков проведаю предков. Онже непринужденно разворачивает стыренный накануне у Боба блядский журнал и принимается его изучать. Я гелем растекаюсь по сиденью и, упершись коленями в бардачок, откупориваю бутылку пива. Тело застывает в желеобразном состоянии как расплющенный о стену игрушечный шарик из китайского жидкого силикона. Разум, однако, носится вихрем по кругу, высекая слепящие сполохи мыслей.
Что со мной только что было? Видение? Помутнение зрения? Разума? Эти отвратительные существа снаружи – они явно были когда-то людьми, но будто бы сгнили заживо. Сохранив телесную оболочку, внутри они преисполнились безвидной и безобразной ледяной пустоты. Если исключить вариант галлюцинаций, то, по всей вероятности, у меня включился в работу новый зрительный орган. Какое-нибудь духовное зрение, третий глаз, или…
Или как в том старом рассказе Кинга «Корпорация «Бросайте Курить». Благодаря несистематической привычке к курению его герой приобрел свойство видеть то, что скрыто за фасадом обыденной жизни, за цветастым платьем наружных реклам и за человеческими личинами. Под многими из них пряталась от обывательских взоров инопланетная нечисть. Она проникла в общество невообразимо давно, захватила рычаги власти, зомбировала население, и уже готовилась к открытому воцарению над человеческой цивилизацией, когда на ее пути встала горстка видящих правду.
Похоже, в какой-то мере для этого сюжета возможно и буквальное прочтение. С той лишь поправкой, что обществом заправляют не гости с других планет, а пришельцы из других духовных миров. Миром правят бесы и демоны, вселившиеся в души людей. Сожравшие из их сердцевин все живое и взрастившие там ядовитые сорняки инфернальных страстей и желаний. Исподтишка я присматриваюсь к своему другу, одновременно пытаясь вызвать соответствующее состояние восприятия реальности. На мгновение перспектива искажается, и лицо Онже начинает вытягиваться в нечто злое, кошмарное, непоправимо неправильное. Однако не успеваю я всерьез ужаснуться, как едва проглянувшая чужеродная гримаса на лице друга вновь уступает место привычной глумливой усмешке.
– Смотри, братан: тебе на этой странице какая больше всех нравится? – озабоченный своими проблемами, шлепает меня по плечу Онже и тычет под нос журнал «веселые картинки» для взрослых. – Зацени телок по-братски! Какие «твои»?
Только этого мне сейчас не хватало. Разглядывать и обсуждать с Онже достоинства проституток. Впрочем… ебтыбля, дай-ка глянуть!
Я слишком уж разомлел. Ослабил контроль над своим поведением. Между тем, мне не следует выключать бивиса. По крайней мере до тех пор, пока я не смогу разобраться в текущей ситуации и не увижу переход хода хоть на одну клетку вперед. Следует помнить, что «они» наблюдают за мной. Прежде присматривались исподлобья, но теперь будут вглядываться в упор. Они почти знают о том, что я знаю о том, что они знают о том, что выдалось мне узнать. У них нет лишь уверенности, поэтому они выжидают, таятся, время тянут в тени. Я тыкаю пальцем в картинки: эта и эта.
– Почему? – лукаво усмехается мой товарищ. Ему, как и мне, вечно охота дознаться до сути: выявить критерий отбора, сравнить наши выборы и найти десять отличий. С фальшивым энтузиазмом я подыгрываю. Эта похожа на невинного ангелочка, словно члена в руках не держала. А у той взгляд независимый: смотрит со смесью изощренного распутства и глубокого внутреннего достоинства. Словно блядовать вышла не ради денег, а исключительно из любви к искусству либертинажа. Онже посмеивается, похохатывает. Указывает на «своих». Эта больно фигуриста, а вот у той опыт на лбу пропечатан: видно, что в возрасте телка, за тридцатник есть точно.
– Мне что-то в охотку сегодня кого-нибудь постарше натянуть, понимаешь? – Онже поскребывает обросшие рыжеватой щетиною скулы. – Слышь, что ль? Как насчет маленькой и грязной любви? Хорош понтоваться! Давай сегодня телок снимем, покувыркаемся с ними в сауне?
Онже прекрасно знает, что я не сношаюсь с жрицами любви, но, как всегда, не может удержаться от своих дурацких подначек.
– Не, ну это что вообще творится? – прерывает Онже мои едва оформившиеся возражения. – Зомби на связь что ли не вышли?
Между нашей «волжанкой» и «рено-символ», сиротски оставленной сладкой парочкой зомби, протирается черненный голем-мобиль и останавливается неподалеку.
– Так, здесь уже стоянка собирается. Давай-ка, чем тут торчать, времени терять не будем, а поедем лучше хату в Осинках поищем? – предлагает Онже. – У нас аренды два дня осталось, завтра некогда будет по квартирному вопросу раскатывать, понимаешь?
Мне теперь в общем-то по барабану, куда мы поедем и что будем там делать. Главный деятельный процесс в настоящий момент происходит не в Москве, не в Осинках, и даже не на Юпитере, а ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС. В моей голове. О нет, даже не так! В моем СОЗНАНИИ. А сознание обретается вовсе не в голове, а…
– В жопе оно находится! – сердито перебивает Онже, умаянный моим загадочным лепетом.
***
ВНИМАНИЕ!!!
Гостеприимный дом освящен по Русскому Православному Обряду! Каждому постояльцу вменяются в обязанность Правила христианского жития:
Соблюдать чистоту и порядок.
Сохранять тишину и душеполезное благоговение.
Питаться в специально отведенных для этого местах (в кухне).
Разговаривать с соседями учтиво и вежливо.
Уважать местные традиции, следовать укладу жизни НА СЕЛЕ.
ЗАПРЕЩАЕТСЯ:
Курить, распивать спиртные напитки, ругаться матом.
Ходить в грязной и пачкающей одежде.
Вести себя непотребно и вызывающе.
ТАДЖИКАМ! Запрещается плевать в ведра зеленой дрянью!
Молиться богам, которые воистину демоны.
Дважды перечитав выведенное на большом куске картона густым фломастером объявление, я понимаю, что это написано на полном серьезе. Вопиюще убогое здание покосилось и набекренилось меж пряничных теремков, особняков и коттеджей, расплодившихся в Осинках еще со времен Перестройки. «Гостеприимный дом» на поверку оказался огромным бараком, где на двух этажах расселились гастарбайтеры из Украины, Молдавии, Таджикистана. Сколоченные из досок стены второго этажа зияют огромными щелями, сквозь которые в помещения проникают ветер, холод и насекомые. Убогие комнаты заставлены двухэтажными кроватями, завешены бельевыми веревками, завалены грязной обувью. В воздухе стоит концентрированный кислый дух нестиранных бухарских халатов. В воскресный день барак битком забит постояльцами, однако из комнат в коридор не доносится ни единого звука. За каждой дверью в меня вонзаются десятки пар испуганных глаз. Увидев, что я не милиционер, «гости» заметно переводят дух. В этом напряженном безмолвии мой вопрос всякий раз тонет в трясине боязливого шепота.
– Где хозяйка? – интересуюсь я у пришибленной женщины на кухне, та что-то помешивает в черной от налета и копоти эмалированной кружке.
– Я низнаю, можитбыт тама у себя, пастучиты к ней, толька ниочен громка, – бормочет таджичка, и вся ее наружность взывает ко мне: не говорите, что это я вам подсказала!
Поскольку все постояльцы указывают в разные стороны, мне приходится обойти весь дом по кругу несколько раз. К моменту, когда я набредаю-таки на глухую дверь, за которой угадывается хозяйская часть дома, за нею мерещится если не смерть с косой, то, как минимум, Баба-Яга с полномочиями сельского цербера. Местные сказали нам с Онже, что эта фантомная бабка исполняет в Осинках обязанности главного агента по недвижимости. А в качестве собственного предприятия сдает квадратные сантиметры жилых площадей рабочим без регистрации.
БАХ-БАХ-БАХ-БАХ! Тишина.
Долблю ладонями, кулаками, носками ботинок – бесполезно. Жду, зову, переминаюсь с ноги на ногу – бессмысленно. «Стучите, и вам хуй откроется», – приходит откуда-то в голову. Плюнув, я разворачиваюсь на каблуках и выхожу прочь из барака.
– Что, не подфартило? – не поднимая глаз от забиваемого косяка, интересуется Онже, как только я забираюсь в машину. Я описываю другу ужатник, в котором только что побывал. В лагере и то люди просторней живут, веселее и чище.
– Так то люди, – усмехается Онже, суя мне в руки ракету. – Взрывай!
Онже морщит лоб и поджимает губы, недовольный моим отказом. В его глазах болтается смесь недоразумения и испуга за мое состояние. Он возмущается: что значит «не нужно курить»?
То и значит. Никакие психостимуляторы отныне не смогут дать мне большей степени осознания, чем я успел обрести. Теперь я безо всяких веществ нахожусь в измененном состоянии сознания. Причем, в какую сторону ни захочу его изменить, туда оно поворачивается. Я отчетливо чувствую этот рычаг, этот психический турбоджойстик, который в номинальной позиции восприятия реальности находится в относительном равновесии и стабильности. «Точкой сборки» называл его Кастанеда. Чуть пригнешь в сторону – и мир уже НЕ ТОТ. В другом направлении подтолкнешь – и мир снова ИНОЙ. Но самое важное понять: нет и джойстика, и сам он – условность.
Миг осознания принципа «Я ЕСТЬ» столь разрушителен для точки сборки, что мне стоило трудов вернуть ее в нужный паз. В то укромное место, где она находилась прежде, лишь иногда чуть выплывая из своей тихой заводи в прибрежные воды под воздействием психоактивных веществ и медитативных практик. Мысль за мыслью, впечатление за впечатлением, минута за минутой я кропотливо воссоздаю рамки, которые прежде скрепляли и ограничивали мое сознание. Еще не время их двигать, стирать, разрушать. Миг понимания пройден, момент истины – впереди, сразу за чертой физической смерти.
– Ладно, к черту эту старую грымзу, заебемся ждать! – досадует Онже. – Давай лучше к Вовчику заскочим, с ним раскумаримся. Заодно попросим по знакомым пробить: вдруг кто из соседей на зиму в город съезжает. Неплохо было бы тут домик замутить, а?
Осинки – хорошее большое село. Не беря во внимание только что виденного барака и нескольких пережитков сельского прошлого, населенный пункт запрудили добротные трехэтажные особняки людей выше-среднего уровня материальных доходов. В этом тихом местечке можно жить в относительном уединении и спокойствии. Я бы и сам не прочь тут осесть. Однако, даже не выглядывая в Вечность из своего личного окошка временной земной тюрьмы (в котором настежь раскрыло рамы, напрочь выбило стекла, наголо снесло замки и решетки), я вижу: не повезет. Да, мы бы обязательно поселились где-нибудь поблизости, останься все как прежде. Но теперь нечего и думать о базе для наших «движений». У меня совершенно другая личная задача, и выполнять ее придется где-то вдали от Рублевки, от Москвы, от Системы и, как ни жаль, даже от Онже.
Осталось лишь подготовиться. Нужно втряхнуть разум обратно в голову, откуда он рассыпался миллионом бисерных кругляшков. Кропотливо замазать глиной вновь возведенные стены, скрывающие меня от бесконечности. И составить личный план действий, который бы максимально соответствовал Замыслу. Чтобы грамотно играть в эту игру, необходимо в строгости и последовательности блюсти логику игрового сюжета. Тогда то, что названо в рамках игры Судьбой, будет помогать и поддерживать, а не пинать, тащить и волочь по земле за волосы.
Игрушечные, пролетают мимо нас разноцветные дома и домины, ухоженные сады и стриженные палисадники, газоны ежиком и гаражи домиком, декоративные кирпичные башенки и ряды чугунных оградных копий. Мы добрались в противоположный конец Осинок, здесь территория для самых богатых. Залихватски развернувшись на пятачке у знакомого нам забора, Онже останавливает машину.
– Я сейчас с дядей внизу потолкую, а вы пока с Вовчиком бумаги обсудите, – распоряжается Онже, оставив меня со своим кузеном в его комнате на втором этаже. – У тебя флэшка с документацией с собой?
Заговорив зубы дяде, Онже надеется вытянуть Вовчика на улицу. Пай-мальчикам запрещено делать всякие нехорошие вещи: пить водку, ебаться со шлюхами и трубить ганджубас. По этой причине нам придется отъехать куда-нибудь подальше от дома.
Улыбчивый, разрумянившийся как пирожок с абрикосовым джемом, Вовчик полнится оптимизмом и сообщает мне какие-то чрезвычайно умные вещи про юридические тонкости обсуждаемых договоров с контрагентами. Изо всех сил я делаю вид, что все еще в теме. Мне нельзя показывать, что мне это все пополам и до разных интимных областей тела. Я не собираюсь тратить свое время на бесполезные бумажки, будь на них нарисованы фиолетовые печати, золотые гербы или даже сам Бенджамин Франклин.
Мне не терпится поделиться своим опытом с кем-нибудь посторонним. Я смотрю на умного мальчика-вовчика, которого не портят даже ботанские очки, и мой апокалипсис зудит в груди и подзуживает, звенит и вибрирует, пока я не завожу речь о своем Пробуждении.
– Да у вас, ребята, дилер что надо! – весело реагирует Вовчик. – Я чувствую, план мы сегодня хороший покурим!
Я говорю: ни фига. Мне теперь вовсе не нужно курить, необязательно, незачем. Я стал БУДДОЙ. Не далее как вчерашним вечером мне удалось повторить уникальнейший опыт товарища Гаутамы. (Я разъясняю тихо и вкрадчиво, чтобы мои слова ни в коем случае не прозвучали как шутка).
– ХА-ХА-ХА-ХА, а я анекдот в тему знаю! – задорно сверкают линзы вовчиковских очков. – Два плановых укурились в тряпицу и начали спорить, кто из них посланник Бога. Один говорит: я посланник Бога! Другой: нет, я посланник Бога! Решили спросить у первого встречного, кто из них настоящий посланник. Вышли на улицу, видят: мужик на лавочке у подъезда сидит, косячок забивает. Укурки к нему подходят, говорят: мужик, рассуди – кто из нас посланник Бога? А тот, не отрывая глаз от косяка, говорит: А я… вообще-то… никого… никуда… не посылал.
Я оглушительно хохочу вместе с Вовчиком, внезапно представив себя со стороны в самом что ни на есть глупом виде. Действительно, что за абсурд: распиздяй и укурок, недоучка, недоимка и недотыкомка вдруг провозглашает себя буддой. Курам на смех, мышам на потеху. Будда по-московски, будда по-ганджубасски, будда по-раздолбайски.
Но с другой стороны, разве иначе должен выглядеть будда нынешней эры? Родившийся в мире электрических зубных щеток, кухонных комбайнов, сухих соков и крабовых палочек из субпродуктов нефтяной переработки? Разве не к лицу ему тертые джинсы с пропалинами от папирос и пропахший коноплей черный свитер? Если таковой днем будет одет в костюм-тройку, а вечером в желтое сари, он окажется обычным хиппующим яппи, начитавшимся книжек Алана Уотса. А коли побреет башку, намажется зубной пастой и станет вонять сандаловыми палочками – выдаст в себе не будду, а затерявшегося в центральных столичных проулках и обдолбанного тяжелыми мантрами кришнаита. Да нет же, все правильно. Если бы я выглядел как будда, я бы им попросту не был.
– С чего вы так проорали? – с порога раздражается Онже. – Давайте на выход, патрон взорвем.
Проводив взглядами насупившегося подозрениями дядю, мы выпадаем из дома гуськом друг за другом. Уже через минуту хором пытаемся перекричать музыку из магнитолы, перебивая один другого и наслаждаясь ощущением какой-то нежданной веселости. Поставив машину в стороне от дороги, посреди футбольного поля (ну а где же еще укуренный с утра Онже догадается спрятаться от ментов?), мы взрываем ракету.
– Братиша, не занимайся хуйней, ну пожалуйста! – требует Онже. Ему неприятно, что я второй день подряд отказываюсь от зеленого. На моем условно-трезвомыслящем фоне он вынужденно ощущает себя завзятым нариком. Чтобы компенсировать мою упорную трезвость, злобный Онже чуть не насильно пускает мне паровоз. Хлоп-хлоп, я цинкую: достаточно.
– Эт че за жест такой был? – подкалывает меня Вовчик. Он не знает, что я всегда так парики останавливаю: схлопывая одну лишь кисть ударом пальцами по основанию ладони. Я просвещаю Вовчика: это ХЛОПОК ОДНОЙ ЛАДОНЬЮ. Его мистический смысл ведал знаток чаньских коанов, шаолиньский мастер Хо-Тей.
– Гоните вы, ребята, неслабо. А вот ваша трава не вставляет! – пафосно заявляет Вовчик, едва затянувшись. – Фуфел какой-то.
– Сам ты фуфел, – беззлобно отзывается Онже. – Чуть погоди, щас нормально зацепит.
Всего пара затяжек. Неглубоких, ненастоящих, неискренних, плюс смачный насыщенный парик от Онже… и точка сборки проваливается в никуда. Уходит земля из под ног, и небо сворачивается над головой как рулон ватмана, некогда раскатанный на гигантском инженерном пюпитре. Ночь расслаивается на тысячи неодинаковых ночей, в которых я где-то был, где-то есть, и где-то, может быть, буду. Матрица бытия теряет пределы, и утрачивает свои свойства материя. Грани восприятия размываются, пытаясь не существовать и НЕ БЫТЬ. Звезды, окна далеких домов, разговоры деревьев и безмолвное поле вспениваются в многосоставной массе, клокочущей в Большом Алхимическом Тигле, где беспрестанно рождается из небытия философский камень, дающий БЕССМЕРТИЕ.
Огромной ШВАЛГ-ШВАЛГ-ШВАЛГ-ШВАЛГ-волной, листаясь и схлопываясь, накатывает на меня справа и спереди исполинская Книга ЧТОРАЗОМПУГЛЫ. Я стараюсь дышать ровно и гладко, совершая неистовые усилия духа, чтобы удержать разум в осознании человеческого бытия.
Понапрасну угодил Онже, зря сделал затяжку и принял в депо жестокий на всех парах паровоз. Мне не нужно курить. Пока я не восстановлю точку сборки на ее изначальное место, мне и вовсе нельзя. Иначе может выбросить в Вечность непроизвольно. Вряд ли тело умрет. Должно быть, упадет как подкошенное и останется лежать вечным растением. Пустит корни в голубоватые простыни, в зассаные матрасы, в железную койку в обшарпанной и пахнущей аминазином больничной палате. Сколько таких, неосторожно ворвавшихся в Вечность, лежат теперь в сумраке комнат психиатрических лечебниц? Сколько людей, случайно или намеренно нашедших Врата в Запредельное, ушли, чтобы никогда не вернуться?
Дверь всегда рядом, и ничто не мешает ее распахнуть. Дверь повсюду, она иллюзорна как и сама тюремная крепость, стоит только увидеть! Из боязни однажды приобщиться к Единому, цепляясь за самость, чересчур благоразумные мы обезопасили свой жалкий ограниченный микромир, написав где только возможно: «ВЫХОДА НЕТ». Сковали себя рубежами, чтобы тыкаться в стены и окна, сидеть на холодном полу, годами глядеть в потолок троллейбуса, который… Нет, не сейчас, это позже.
«Растения силы» – универсальный ключ, отмычка, которой можно ковыряться в замке Врат годами и десятилетиями, если не ведаешь что творишь. Однако имея чертеж замка и конструкции сейфа, ты можешь добиться успеха. Сумеешь удержаться в осознании себя и Себя, вновь закроешь врата и выстроишь кругом стены. Но каждая следующая попытка будет открывать дверь нараспашку. И тот, кому не достанет сил удержаться, выйдет вон, не умея вернуться. Я сумел однажды, сумею теперь. Как катание на скоростном лифте. Здесь – перегрузка – там. Там – перегрузка – здесь. Настанет время, привыкну. А пока…
ШВАЛГ-ШВАЛГ-ШВАЛГ-ШВАЛГ-ШВАЛГ-ШВАЛГ-ШВАЛГ
…я бреду прочь от спутников, подволакивая ноги по сгнившей траве. Опустившись на корточки, ласкаю траву и выдергиваю из земли жухлые сорняки с корнями и комьями осеннего перегноя. Подношу к лицу и жадно вдыхаю запах, впитываю цвета, изгибаюсь в их форму, стараясь, чтобы ни одна клеточка рецепторов моих органов чувств не упустила и доли. Я разминаю в ладонях свернувшиеся от смерти желтые листья, нюхаю стебельки и мякоть, разбираю взглядом прожилки и капилляры на высохших тельцах растений. Мне сейчас нужны частности, поскольку обращая внимание на различное, я могу отвлечься от ЦЕЛОГО, слепляющего их комом. Комом, что катится по наклонной ШВАЛГ-ШВАЛГ-ШВАЛГ-ШВАЛГ плоскости мироздания. Вертясь, крутясь, и с каждым мигом набирая новую скорость. Комом, что вот-вот ШВАЛГ-ШВАЛГ-ШВАЛГ-ШВАЛГ-вдребезги разобьется о Вечность. Комом, которого никогда нигде не было, так как В ПРИНЦИПЕ существует только обреченное к существованию, приговоренное Самим Собой к вечной жизни, пугающе неизбежное и жестоко неотвратимое Я ЕСТЬ.
***
Онже умеет так делать, это в его стиле. Без предупреждений, без объяснений, отключен телефон, он укатил в ночь после неопознанного звонка на мобильный. Оставил меня в дачном домике наедине с безотчетными подозрениями.
На сердце маетно. Туман сожаления о собственной вынужденной слепоте клубит разум неразмотанными клубками вопросов. Чего они ждут? Почему нельзя знать досконально? Почему лишь наитием, чуйкой, предвидением я должен предвосхищать чужие шаги? Как можно планировать стратегию и тактику личной войны, если отсюда я не вижу всей карты местности? Быть может, они выжидают момента замены? Или хотят посмотреть, куда я двинусь теперь? Или не уверены, какая именно фигура объявится на месте отчаянной пешки? А разве есть варианты?
Пожалуй, что есть. Ферзем я не стал, иначе бы мог разить наповал, напрямую, и видел бы пространство доски по каждой магистральной и диагональной линии. У меня же другая модель передвижения: кривая, неровная, скачкообразная. С одной линии на другую, с белой клетки на черную. Но следующий ход определенно за мной, иначе бы меня уже съели. Белые начинают и.
Смертельные шахматы на выживание, всего-навсего шестьдесят четыре миллиарда клеток. Высшие Силы меняют расстановку фигур на доске матрицы бытия, делая ход за ходом. Пешки ходят прямо, только вперед. Фигуры способны передвигаться быстрее, ловчей, смертоноснее, и у каждой свои ограничения хода. Но главная сложность этой игры заключается в том, что фигуры и пешки обладают свободной волей и способны действовать по собственному почину. Чтобы не совершить злой ошибки, не встать под удар и занять выгодную позицию, мне нужно заручиться поддержкой своего Игрока. Выяснить Его волю. Но выходить за пределы матрицы мне нельзя: такой шаг будет чреват тем, что меня вновь размажет по всей игровой партии. Мне нужна четкая СВЯЗЬ.
Ну почему, почему, почему все всегда усложняется? Хочешь не хочешь, очередной левел-ап. Не успеешь как следует порадоваться достижениям, как тут же вступаешь в новый этап, где действуют незнакомые правила и более сильные противники. Нет, чтобы ровнехонько сидеть на заду, радоваться Пробуждению и блаженно смотреть, как светит солнышко, меняются времена года, летают всякие птички, хуй там! Надо взваливать на себя проблемы космического масштаба и идти спасать мир. Ну что, блядь, за непруха?
Нет, ничего не поделать. Только у Бога нет права и выбора НЕ БЫТЬ СОБОЙ. Пожалуй, это самое жестокое, жуткое, катастрофически неизбежное, что стало мне ведомо в миг Пробуждения. Вся эта матрица, полные звезд небеса и бездны населенных миров появились как средство отвлечься от абсурдного факта собственного бесконечного бытия. Игровое развлечение, наркотическое лекарство, греза, позволяющяя Создателю отдохнуть от трудов нескончаемо БЫТЬ.
У меня теперь тоже по сути нет выбора: отныне вся моя жизнь будет вынужденно подчинена Замыслу. Выбирать можно по одному лишь критерию: принять отведенную мне в Замысле роль, либо вовсе от нее отказаться. Устрашившись дальнейшего развития событий, я могу выйти из игры прямо сейчас, шагнув за грань Запредельного. А приняв данность как есть, я могу встать, выйти из ряда вон и сесть на… Интересно, в этом гадюшнике найдется диск Цоя?
Подсказки. Они есть, должны быть кругом и повсюду. Любые обстоятельства – не случайность, а результат строгой закономерности, узорчатой паутины причинно-следственных связей. По окружающей нас реальности рассыпаны сотни, тысячи и миллионы подсказок для всех и для каждого. Отражаясь в бесчисленных зеркалах, логосы-отражения сказанного в самом Начале Логоса дают представление о себе самих и друг о друге. Одно цепляется за другое, другое тянет за собой третье, нитки сматываются в веревки, из которых сучатся прочные канаты, на коих подвешены мойрами мосты наших троп из никуда в ниоткуда.
Зато теперь мне точно известно, почему так происходит. Почему, уронив нож, нужно ждать появления гостя. Чувствуя, как горит ухо, поискать, кто в данный момент говорит о тебе гадости. Рассыпав соль, готовиться к неприятностям. Приметы – колебания матрицы. Сопряженные детали, отзвуки и отсветы процессов, которые происходят в матрице последовательно или параллельно друг другу. И поскольку все взаимосвязано, любым процессам можно задать обратную силу! Постучи три раза ножом по дереву – и нежданный гость свернет с пути, встретит знакомого, подвернет ногу, заблудится или вспомнит о том, что забыл сходить в магазин. Брось три щепоти рассыпанной соли через плечо – и неприятность обойдет стороной: горящий утюг выдаст себя запахом, вора заметит соседка, кирпич упадет на минуту раньше, чем под ним проплывет голова.
И дело даже не в форме. Ту же соль можно не кидать через плечо, а залить водой, слизнуть или втянуть в ноздрю как дорожку кокоса. Существенна лишь та сила, которую вкладываешь в процесс. Вера в то, что определенное действие является контрмерой к другому действию, обрушивает всю цепочку. Любое действие, оснащенное верой, приобретает духовную силу. Становится, если угодно, магическим.
Люди, которые говорят, будто не верят в приметы, обманывают сами себя. Они не верят лишь в то, что приметы имеют над ними силу. И, таким образом, эта сила нейтрализуется другой верой. Например, твердой и направленной верой в то, что сами по себе приметы бездейственны и безвредны. Либо верой в присутствие ангела-хранителя. Или в силу молитвы. Молитва! Все на виду. Средство изменять матрицу заложено в самой матрице. Молитва суть беседа с Богом. Та самая связь, что сводит вместе микрокосм с макрокосмом, не сливая их в присносущном единстве.
Но разве не глупо молиться себе самому? Впрочем, нет. Не себе самому, а Себе Самому. Далеко не одно и то же. Иначе и молитва Христа в Гефсиманском саду была бы опереточной показухой. Самостоятельно изменять матрицу изнутри мне еще предстоит научиться. Может быть. Когда-нибудь. Если удастся выкарабкаться теперь. Блин. Как я мог столь легкомысленно относиться к нынешней ситуации УЖЕ СТОЛЬКО ЧАСОВ ПОДРЯД?
Едва не оборвав петельку, я сдергиваю с вешалки куртку и реквизирую нагрудный карман. В руках теперь стопка иконок: на лицевой стороне образ, на обратной молитва. Где-то должна найтись нужная. Всегда должна быть подсказка.
Об исцелении. Преподобному Сергию. Пресвятой Богородице. Нашел!
Псалом 90. Набор слов на церковнославянском, который многие годы производил на меня особенное воздействие. В православной традиции этот псалом считается мощнейшей оградой от действия нечистых духов и всякой материальной злой силы. Нынче я смотрю в этот текст, будто увидел его впервые в жизни. Все непонятные, словно смазанные ранее строфы приобрели четкие очертания. Дальнейшие шаги складываются в Путь, будто на земле проявились отпечатки ног, которые на нее еще не ступили.
Я должен уехать. Далеко, высоко и надолго. Поселиться в монастырской обители. Подготовиться. Вооружиться явленной мне истиной как базукой, и выстрелить из нее в голову Левиафану. Понятия не имею, где покоятся его гнилые мозги, но был бы череп, а пуля отыщет. Надобно уложить одним залпом. Так, чтобы дальнейшее существование Системы стало ее предсмертной агонией. Разрушительными конвульсиями, за которыми начнется качественно Новое, Светлое, Вечное и Святое. Но пока – темень. Прямо как сейчас за окном. Пока – ветер. Заунывно взвывая, он гонит табуны мрака откуда-то с севера. Пока – холод. Как не хочется куда-то бежать!
Все было так спокойно когда-то, примерно позавчера. Маленькая комнатка, деревянная обшивка стен, уютный свет стоваттной электрической лампочки. Еле ощутимое тепло, исходящее от ребристого корпуса калорифера. Онже за забиванием косяка, его невзрачная женушка за чтением учебника по какой-то зауми. Все это придется оставить. Броситься в студеную ночь. Выбредать на пустынные тропы, спешить, торопиться, оглядываться. Смотреть на часы и озираться по сторонам. Мерзнуть, уставать и таиться. Быть может, проводить ночи на улицах, голодать. Но иначе нельзя. Ждать немыслимо.
Может, прямо сейчас?
Оглядев комнату, бросив взгляд на черный свет за окном и на разбросанные повсюду мои носильные вещи, так некстати перевезенные на Николину Гору, я осекаюсь: не время. Все должно происходить в свой черед. Чуть задержаться – и будет поздно. Дернуться раньше – пропал по неосторожности. Нет, не сейчас. Неизвестно, где теперь Онже. Неизвестно, как вознамерятся действовать левиафанцы. Неизвестно, где окажусь и я сам, если рвану в эту холодную неизвестность под давлением первого порыва эмоций.
Путь необходимо продумать. Оказавшись в городе, я постараюсь тщательно все спланировать. Найду срочный ремонт для ноутбука, загляну в Интернет, и с помощью географической карты мысленно проложу маршрут путешествия. Насколько возможно, подготовлюсь к отъезду. А потом заеду к родителям: попрощаться. Да. Так и сделаю. Вещи? Если я потащу с собой сумку, это вызовет ненужные вопросы у Онже и привлечет внимание Матрицы. Нельзя вызывать подозрений. Я возьму с собой только самое необходимое: документы, деньги, смену белья, теплый свитер. Ноутбук – обязательно. Мне придется писать. МНОГО писать.
Я выхожу продышаться на улицу. Двор непрогляден в густой темноте. Под свистящим и яростным хлыстом ветра деревья поднимают шумные вопли. С дерюжной ткани мглистого неба осыпаются блестки мерцающих звезд. Хлопают на ветру чьи-то ставни. Завывает разогнанный воздух в аэродинамических трубах жестяных водостоков. Звенит и рыдает на все голоса поющий ветер Галины Альбертовны. Выйдя за ворота участка, я оглядываюсь по сторонам. Голем-мобиль, притаившийся в конце улочки, лишает меня возможности осмотреться, ослепив дальним светом безжалостного ксенона. Чтобы не выдавать беспокойства, я застываю на месте и неторопливо курю, разбрасывая по сторонам пучки ярких искр.
После интенсивного света в глаза, возвращаться по двору к дому приходится едва не на ощупь. Перед глазами плавают фиолетовые круги. Беспросветную стынь вокруг заполонили неясные гибкие тени: оживших деревьев, мчащихся с севера облаков и чьих-то огромных крыльев, железного клюва и острых когтей. Скатывается по диагональной оси ртутная капля сознания, и я ощущаю, как два коршуновых крыла нависают надо мной мрачным пологом. Они хлопают невдалеке за спиной, роняя черные перья и неся за собой темноту. Жуткую тучу, готовую спикировать и напасть, объять и сдавить, заклевать, а потом утащить в перистую облачность мрака.
Я спешу назад, к свету, в дом, в эфемерный уют. Это последние часы отдыха, последняя спокойная ночь, когда можно еще набраться сил. Но заснуть уже вряд ли удастся. Я и так проспал слишком долго. Целую жизнь! Горы одежды на стульях, ворохи книг и тетрадей, неровные стопки дисков. Перебрав их, я нахожу то, что мне нужно. Заряжаю диск в чужой плеер и включаю рандом. Ответ на незаданный вопрос бьет прямо в точку.
Крыши домов дрожат под тяжестью дней,
Небесный пастух пасет облака.
Город стреляет в ночь дробью огней,
Но ночь сильней. Ее власть велика.
Тем, кто ложится спать – спокойного сна!
Спокойная ночь.
Я ждал это время, и вот это время пришло.
Те, кто молчал, перестали молчать.
Те, кому нечего ждать, садятся в седло.
Их не догнать. Уже не догнать.
А тем, кто ложится спать – спокойного сна!
Спокойная ночь.
Соседи приходят, им слышится стук копыт.
Мешает уснуть. Тревожит их сон.
Те, кому нечего ждать, отправляются в путь.
Те, кто спасен. Те, кто спасен.
А тем, кто ложится спать – спокойного сна!
Спокойная ночь.
***
Около четырех утра скрипит входная дверь, и вслед за скрипом просачивается в комнату Онже, тихий и призрачный. Стараясь не производить шума, он скидывает с себя ботинки, куртку и свитер. Неслышно ступая, выбирается в кухню. Уловив отдаленное позвякивание посуды, я одеваюсь и вылезаю из комнаты. Присаживаюсь за стол напротив старого друга. Таким подавленным я его давненько не видел. Не заговаривает, не смотрит в глаза, разыскивает нечто интересное в своих тапках. Во взоре растерянность. Мысли барахтаются в черной проруби какой-то глубокой задачи. Видимо, тонут. Я бросаю им на помощь спасательный круг с бледной трафаретной надписью «где пропадал». Онже отводит глаза, чешет, скребет и мнет кончик носа. На языке жестов это означает настоятельное желанье солгать. Будто что вспомнив, он хмурится и парирует встречным вопросом:
– Родной, а что ты знаешь про клуб – то ли Сайгон, то ли… забыл уже. На Западе Москвы находится, отдельно от жилых массивов. Там байкеры собираются и вообще нездоровая публика.
С каждой минутой разговор нравится мне все меньше. Слова приходится вытягивать из Онже клещами, будто застрявшие в деснах крошки вырванного зуба мудрости. Тот мямлит, мнется и недоговаривает. Мол, подвозил какую-то телку, и та воспылала желанием затащить его с собой в байкерский клуб. Что он там делал столько времени, Онже в подробностях не рассказывает.
Я понял, о каком клубе он говорит. Будучи еще стажером «Вчерась» я однажды попал в это специфическое заведение. Съемка посвящалась московскому скульптору, знатному специалисту по уродованию городских ландшафтов художественными произведениями собственного исполнения. Его некоммерческому фонду Матрица сдала в аренду за бесплатно небольшой остров в западной черте города под строительство парка чудес, аналога Диснейленда. Строительного чуда не произошло, и за десять лет под эгидой нового собственника на островке появился аналог строительного рынка, парк бытовых отходов и комплекс чудесных бытовок для граждан, не отягощенных документами с регистрацией по месту жительства. Там же, на земле, вверенной потомку грузинских князей, издавна расположился и один из старейших байк-клубов, где нами и был снят микроскопический эпизод.
Лидер очага контркультуры, широкоплечий свирепого вида неформал с воинственной кличкой Ухогорлонос светился как елочный фонарь: настолько он был обрадован появлением съемочной группы. Физиономия его потускнела не раньше, чем видеоинженер свернул оборудование, а к самому Ухогорлоносу прикопался провинциальный байкер, приехавший в столицу с единственной целью: пожать руку и сфотографироваться с предводителем банды «утренних крокодилов». Съемочной группе достались улыбки, приветствия и контактные телефоны, а сельскому любителю мотоциклов – небрежный игнор.
– Да даже не телка это, а скорей тетка: лет тридцать пять точно есть. Как-то возле сервиса ее подобрал, отвез куда нужно, а она у меня телефон стрельнула. Нет, это не она днем звонила. Я тебе говорю: не она.
Врет. Как пить дать. Все потирает глаза, скулы, виски, нос, подбородок. Вероятно, надеется стереть лицо прежде, чем я уличу его во лжи.
Онже не понравилась клубная обстановка. Байкерам он тоже не пришелся по вкусу, хотя по утверждениям Онже, публика там была разношерстная, а между уралами и харлеями на стоянке посапывали двигателями голем-мобили. Мне надоедает его изворотливость, и я наезжаю на друга, поставив вопрос острым ребром. Онже поднимает глаза после долгой губоприкусывательной паузы, и лицо его, наконец, оттаивает. На нем появляется чуть смущенная хитренькая улыбка, и теперь Онже рассказывает почти без запинки. Сам он уверен, что тетку подослали из Конторы, «просто не стал прикалывать». Она его сегодня вызвала, вызвонила, «просто не стал прикалывать». Попросила отвезти в клуб, болтали с ней всю дорогу на отвлеченные темы типа экстрасенсов и НЛО, но Онже отчего-то не может припомнить ни одной подробности их долгой беседы.
– Да ни о чем она конкретно не спрашивала, понимаешь? Я вообще с другого, братан, проперся! Мы сегодня на берегу телок с тобой обсуждали? Помнишь, я сказал тебе, что охота постарше кого натянуть? Так вот неспроста именно сегодня эта шмара опять нарисовалась. И ладно тебе кипешовать. Ну не стал я тебе прикалывать, понимаешь? Думал, выясню сначала, хрен ли ей вообще нужно. Может, просто ебаться хотела.
Мне почти стыдно: я веду себя как сумасшедший. Я даже думаю как классический шизофреник. Если как следует разобраться, то – что у меня сейчас в голове? Спецслужбы, Матрица, слежка, коллективный разум, дьявольская перевернутая пирамида Системы, глобальный рай особо усиленного режима… и это не считая того, что у меня в сознании открылся канал прямой информационной связи с Господом Богом. Радио «Голос Вселенной», телепередача «Клуб Психонавтов», веб-сервер «realnosti.net».
Кое-что мне это напоминает. Летние каникулы в деревне, сто лет назад. Та тетенька жила в доме напротив, и я даже помню, как ее звали: тетя Ася, как в рекламе какой-то хуйни. Обычная деревенская баба – простая, добрая, работящая. Только немного двинутая. Примерно два раза в год тетя Ася начинала выискивать на крыше и по углам своей хаты передающие антенны и записывающие устройства. Она была уверена, что за ее беспросветной жизнью наблюдают все разведслужбы мира, а затем транслируют всю ее подноготную по федеральным телеканалам. В шпионской деятельности тетя Ася подозревала каждого случайного прохожего и всех без исключения соседей. Вне подозрений были только три человека: мы с братом и наш дедушка, по причине неподходящего для разведдеятельности возраста. Когда очередной этап борьбы тети Аси с агентами иностранных разведок достигал апогея, спецслужбы высылали за ней спецмашину, замаскированную под скорую помощь. Коварный шпионский замысел выдавал синий крест вместо красного и пара крепышей в белых халатах вместо щупленьких медсестер.
Теперь я туда же. Ну, навязалась какая-то тетка Онже в приятельницы. Ну, использует его как таксиста и ебаря, что тут такого? Только вот зачем ей малознакомого местечкового блатарька в байк-центры ночами таскать?
– Сам не пойму, – чешет, царапает щеки Онже. – Прям настаивала: типа хочет мне что-то показать. Или кого-то. Или меня кому-то. Короче хрен проссышь. Вообще, братан, все пиздец как-то странно, понимаешь? Да вообще все, что вокруг нас происходит. У меня чуйка, что какое-то зло опять рядом бродит, да только вот понять не могу, откуда ноги растут и во что оно выльется.
Бальзам на сердце. Фактически единственный критерий, по которому можно определить, не встал ли я на кривую тропинку тети Аси, это проверять мои наблюдения, ощущения и предчувствия по поведению окружающих. А раз то, что творится в «объективной реальности» Онже видит, подмечает и выводы соответствующие делает, значит так оно и должно быть. Если не предположить, конечно, что и сам Онже – это мой глюк, типа как в «Играх разума». С другой стороны, Онже вполне известен моей родне и знакомым, они-то ведь точно не галлюцинации! А вот если и они галлюцинации, тогда круг замыкается. Потому как весь мир – это своего рода массовая галлюцинация, коллективный бред Единого Сознания, в чем я убедился не далее как. И что еще более важно, я этот космический бред не только увидел и понял, но и… как бы не начал его преобразовывать соответственно собственным ожиданиям!
Ведь если предположить, что эволюционное намерение реализуется через активных участников Системы, целенаправленно искажающих матрицу бытия своими действиями, тогда мое субъективное восприятие реальности неизбежно отразится на объективной картине представлений о мире через некий универсальный трафарет. Да еще таким хитрым образом, что и всем прочим людям придется с этим мириться, считаться и соглашаться, воспринимая тот мир, который уже реструктурирован сообразно моему личному восприятию, распространившемуся на всю матрицу мироздания.
– Может и с озарением твоим это зло связано, – сонно кивает Онже. – А может, и нет. Может быть.
Мне хочется ударить Онже по голове чем-то обидным: тапком, газетой или свернутым в жгут полотенцем Галины Альбертовны. Ни вменяемого комментария от него не дождешься, ни мнения. Сплошные «хуй его знает» и «понимаешь». Одно из двух: или пациент жив, или он умер. Если он жив, он останется жив или он не останется жив. Если он мертв, его можно оживить или нельзя оживить. Леша Толстой, Буратино.
Да что я вообще парюсь! Шесть миллиардов неверующих фом верят во что угодно, кроме присутствия Божественного! Верят в телевидение, в электромагнитные волны и в радиоактивное излучение, в силу гипноза, в манильских хилеров и колдунов вуду. Верят в рекламу, Бен-Ладена и американские ценности, в управляемую демократию, недавно ощенившуюся суку президента Путина и необходимость проведения олимпийских игр в городе Сочи в 2014 году. Но при этом не хотят, ну просто отказываются уверовать в Бога, который находится здесь и сейчас, и никуда не девался. Нет! Людям удобно держать Бога где-то, когда-то, глубоко под могильной насыпью ушедших времен. А еще в потайных страшных местах: в чулане, в шкафу, за «царскими вратами» ближайшего храма, на деревянном кресте, книжной полке или в образе, помещенном в резную красивую рамку. Так ведь гораздо удобнее!
– Да ладно тебе, братиша, не кипятись, – беззлобно отзывается Онже, пряча лицо в ладонях. – Пойдем отдыхать лучше. А то нам завтра в город катить, а я что-то после сегодняшнего в себя никак не приду, понимаешь?
Внезапно до меня доходит, что он действительно жутко измотан. Как-то привыкнув к тому, что последние дни мой разум работал на пределе возможностей, по-своему уйдя в себя, я даже не подумал, что и Онже может оказаться не легче. Я напоминаю товарищу, что назавтра собираюсь остаться в Москве.
– Только не задерживайся, – на сто восемьдесят градусов раззявливает пасть Онже в гиппопотамском зевке. – Надо уже мозги… оааааааххх… включать… и начинать работать… работать… ра… ботать…
Едва завалившись на кровать, Онже наполняет комнату симфоническим храпом, вынудив меня испытать приступ бессильной зависти. Я застываю на своем куцем диванчике в позе надгробного камня, и, недвижимый, пронзаю темноту комнаты излучением своих бессонных широко распахнутых глаз.