на миллион кусочков!».
Самым ужасным в этой мысли была моя убежденность — тогда и теперь — что
она возникла в сознании совершенно ясном и последовательном. И я чрезвычайно
боялась думать о смысле его слов.
У дверей палаты меня встретил санитар, попросивший не входить. Не
владея собой, я спросила «Он умер?», и, хотя Артур лежал на постели
абсолютно недвижный, я прочитала ответную мысль «Умер!», безмолвно
произнесенную полным издевки, ужаса, цинизма и отчаяния тоном, которого я
никогда не слышала прежде. Это было нечто или некто, бесконечно страдавший и
бесконечно глумившийся над самим страданием. И это нечто завесой отделяло
меня от Артура.
Снова послышалось свистящее дыхание; казалось, Артур пытается выразить
себя, прежнего. Ему удалось негромко произнести: «Это полиция? Выпустите
меня из дома! За мною пришла полиция. Я зарубил Магдалину топором».
Появились симптомы бреда. «Я убил Магдалину», — пробормотал он десяток раз,
потом принялся снова и снова повторять «Магдалину…», голос угасал,
затихал, все еще повторяя. Затем внезапно, очень ясно и громко, пытаясь
привстать на постели, он произнес: «Я размозжил Магдалину топором на
миллионы кусочков». И после секундной паузы: «Миллион — в наши времена не
так уж много». После этого (теперь я понимаю, что то был голос вменяемого
Артура), он снова начал бредить. «Миллионы кусочков», «целый миллион»,
«миллион миллион миллион миллион миллион, миллион» и так далее, и вдруг
внезапно: «Собачка Фанни умерла».
Я не могу пояснить последнюю фразу моим читателям, скажу только, что
она значила для меня очень многое. Я зарыдала. И в этот момент уловила мысль
Артура: «Ты должна записывать, а не плакать». Я взяла себя в руки, вытерла
слезы и принялась писать.
II
В этот момент пришел врач и стал уговаривать меня отдохнуть. «Вы только
сами себя изводите, миссис Блэр, и совершенно напрасно, потому что он без
сознания и ничего не чувствует». Пауза. «Господи! Почему вы так на меня
смотрите?», — воскликнул он, не на шутку испугавшись. Верно на моем лице
появилось нечто от этой дьявольщины, что-то от этого хохота, этого
отвращения, этой трясины презрения и безнадежного отчаяния.
Я вновь погрузилась в себя, устыдившись, что сущее знание — сиречь
знание гнусное — преисполнило меня столь жуткой гордыни. Теперь понятно,
отчего пал Сатана! Я стала понимать старые легенды, да и многое другое…
Я сказала доктору Киршоу, что исполняю последнюю волю Артура. Он не
стал возражать, но я заметила, что он подал знак санитару, чтобы тот не
спускал с меня глаз.
Палец больного подозвал нас. Говорить Артур не мог, лишь чертил круги
на одеяле. Врач (с примечательной сообразительностью), подсчитав круги,
кивнул:
— Да, уже почти семь часов. Время принимать лекарство, верно?
— Нет, — объяснила я, — он хочет сказать, что он в седьмом круге
дантова Ада.
В этот момент у Артура начался буйный бред. Дикие долгие вопли
вырывались из его горла: его неустанно пожирал Дис; каждый вопль
свидетельствовал о встрече с зубом чудовища. Я объяснила это врачу.
— Нет, — ответил тот, — он потерял сознание.
— Увидите, — сказала я, — он издаст еще восемь воплей.
Доктор Киршоу взглянул на меня удивленно, но принялся считать.
Мои подсчеты оказались верны.
Он обернулся ко мне:
— Да человек ли вы?
— Нет, — отвечала я. — Я коллега своего мужа.
— Мне кажется, это внушение. Вы его гипнотизировали?
— Нет, но я умею читать его мысли.
— Да, теперь припоминаю. Я читал
очень любопытную работу о рассудке,
два года назад.
— Это были детские забавы. Но позвольте мне продолжить работу.
Он
Надеюсь, вам понравилось?))