никогда ничего не происходи-
ло. Конечно же, все со мной происходило, но, пока я старался защищать
идею самого себя, у меня не было ни времени, ни желания что-то замечать.
— Ты можешь конкретно сказать мне, дон Хуан, чем плохи мои истории?
Я знаю, что они — ничто, но остальная моя жизнь точно такая же.
— Я повторю тебе еще раз, — сказал он. — Истории из альбома воина —
не личные. Твоя история о том дне, когда тебя приняли в аспирантуру, —
это не что иное, как предположение, что ты центр мира. Ты чувствуешь, ты
не чувствуешь. Ты понимаешь, что я имею в виду? Вся эта история — это ты
сам!
— Но может ли быть иначе, дон Хуан? — спросил я.
— В другой истории ты уже почти прикоснулся к тому, о чем я говорил,
но снова превратил это в нечто в высшей степени личное. Я знаю, что ты
мог бы добавить еще больше деталей, но все эти детали были бы просто
продолжением твоей личности.
— Я на самом деле не могу понять, о чем ты, дон Хуан, — возразил я.
— Любая история, увиденная глазами очевидца, по определению должна быть
личной.
— Да-да, конечно, — сказал он с улыбкой, как всегда, наслаждаясь
моим смущением. — Но тогда это история не для альбома воина, а для
какой-то другой цели. Памятные события, которые мы ищем, несут на себе
темную печать безличностности. Они пропитаны ею. Я не знаю, как еще
объяснить это.
В этот момент меня как будто озарило, и я понял, что он имел в виду
под «темной печатью безличностности». Мне показалось, что он имел в виду
нечто зловещее. Зловещее значение для меня имела тьма. Я тут же
рассказал дону Хуану историю из моего детства.
Один из моих старших кузенов был интерном в медицинской школе.
Однажды он привел меня в морг, убедив предварительно, что молодому
человеку совершенно необходимо видеть мертвецов; это зрелище очень
поучительно, ибо демонстрирует бренность жизни. Он снова и снова
приставал ко мне, уговаривая сходить в морг. Чем больше он рассказывал о
том, какими незначительными становимся мы после смерти, тем более
возрастало мое любопытство. Мне еще никогда не приходилось видеть труп.
В конце концов любопытство победило, и я пошел с ним.
Он показал мне разные трупы, и ему удалось испугать меня до
бесчувствия. Мне показалось, что в трупах нет ничего поучительного или
просветляющего. Но они действительно были самыми пугающими вещами,
которые я когда-либо видел. Брат все время поглядывал на часы, словно
кого-то ждал. Он явно хотел продержать меня в морге дольше, чем
позволяли мои силы. Будучи по натуре честолюбивым, я был уверен, что он
испытывает мою выдержку, мое мужество. Стиснув зубы, я поклялся себе
терпеть до самого конца.
Но такой конец мне не снился и в кошмарном сне. На моих глазах один
труп, накрытый простыней, вдруг пошевелился на мраморном столе, как
будто собирался встать. Он издал мощный рыгающий звук, который прожег
меня насквозь и останется в моей памяти до конца жизни. Позже двоюродный
брат, ученый-медик, объяснил мне, что это был труп человека, умершего от
туберкулеза. У таких трупов все легкие изъедены бациллами, и остаются
огромные дыры, заполненные воздухом. Когда температура воздуха
изменяется, это иногда заставляет тело изгибаться, словно оно пытается
встать, что и произошло в данном случае.
— Нет, это еще не то, — сказал дон Хуан, качая головой из стороны в
сторону. — Это просто история о твоем страхе. Я бы и сам испугался до
смерти, но такой испуг никому не освещает путь. Впрочем, мне было бы
интересно узнать, что случилось с тобой дальше.
— Я заорал как резаный, — сказал я, — а мой брат назвал меня трусом
и сопляком, который от страха чуть не обделался.
Я явно зацепил какой-то темный слой своей жизни. Следующий случай,
который я вспомнил, был связан с шестнадцатилетним парнем из нашей
школы, который страдал каким-то расстройством желез и имел гигантский
рост. Но его сердце не успевало расти вместе с остальным телом, и однаж-
ды он умер от сердечного приступа. Из какого-то нездорового юношеского
любопытства мы с одним товарищем пошли посмотреть, как его будут
укладывать в гроб. Похоронных дел мастер, который, пожалуй, был еще
более паталогичен, чем мы, впустил нас в свою каморку и
продемонстрировал свой шедевр. Он уместил огромного парня, рост которого
превышал семь футов и семь дюймов, в гроб для обычного человека, отпилив
ему ноги! Мастер показал нам, как он пристроил ноги в гробу — мертвый
юноша обнимал их руками, словно трофеи.
Ужас, который я тогда испытал, был по силе сравним с тем, что я
испытал