очень подробно рассказал, с каким напором он назначил ей
свидание в его квартире в полдвенадцатого ночи и как он объяснил ей, что
он не меняет свой распорядок дня ни для кого: до часу ночи работает,
читает, пьет вино, а потом идет в спальню. Он снимал себе квартиру рядом
с университетом, хотя в пригороде у него был дом, где он жил с женой и
детьми.
— Я был уверен, что она придет и у нас получится что-то стоящее, —
вздохнул он. Теперь у него был голос человека, который рассказывает об
интимном. — Я даже дал ей ключ от моей квартиры, — сказал он скорбно.
— И она пришла очень пунктуально, ровно в 11:30, продолжил он. —
Открыла дверь своим ключом и проскользнула в спальню, как тень. Это меня
ужасно возбудило. Я знал, что с ней хлопот не будет. Она знала свою роль.
Может, она там спала в постели. А может, смотрела телевизор, я снова
занялся работой, и мне было все равно, какого черта она там делает. Я
знал, что она у меня в мешке.
— Но в тот момент, когда я вошел в спальню, — сказал он напряженным,
как от сильного оскорбления, голосом, Тереза набросилась на меня, как
животное, и схватила меня за член. Я нес бутылку и два бокала, так она
даже не дала мне поставить их куда-нибудь. У меня еще хватило
соображения и ловкости поставить мои хрустальные бокалы прямо на пол так,
чтобы они не разбились. Ну, а бутылка улетела через всю комнату, когда
Тереза схватила меня за яйца, как будто они сделаны из камня. Я чуть ее
не ударил. Я буквально закричал от боли, а ей хоть бы что. Она только
безумно хихикала решила, что это я демонстрирую свою сексуальность. Так
она и сказала, наверное чтобы подбодрить меня.
Тряся головой в еле сдерживаемом гневе, мой босс сказал, что эта
женщина так безудержно хотела и была настолько эгоистична, что абсолютно
не принимала во внимание психологию мужчины. Мужчине нужна минутка покоя,
ему нужно чувствовать себя легко, ему нужна дружественная атмосфера. Но
вместо того чтобы проявить ум и понимание которых требовала ее роль,
Тереза Мэннинг вытащила его половой орган из штанов с ловкостью женщины,
проделывающей эту операцию в сотый раз.
— В результате всего этого дерьма, — сказал он, — моя чувственность
в ужасе спряталась. Я был эмоционально кастрирован. Мое тело моментально
почувствовало отвращение к этой женщине. Но моя похоть не дала мне сразу
же вышвырнуть ее на улицу.
Он решил, чтобы не ударить в грязь лицом — а это было уже неминуемо,
— совершить с ней оральный секс и заставить ее все-таки получить оргазм,
но его тело так упорно отвергало эту женщину, что он не смог сделать
даже этого.
— Она уже казалась мне не красивой, — сказал он, — а вульгарной.
Когда она одета, одежда скрывает ее выпирающие ляжки. Она выглядит
нормально. Но в голом виде она просто комок выпирающего белого мяса! Ее
изящество, когда она одета, — фальшивое. Его не существует.
Я и представить себе не мог, что наш психиатр может изливать из
себя столько яда. Он трясся от гнева. Он отчаянно хотел выглядеть
спокойным и курил одну сигарету за другой.
Он сказал, что оральный секс получился даже еще более
отвратительным. Его чуть не стошнило, и вдруг развратная женщина пнула
его в живот, столкнула его с его собственной постели на пол и обозвала
импотентом и педиком.
Когда психиатр дошел до этого момента в своем рассказе, его глаза
загорелись ненавистью. Губы дрожали. Он был бледен.
— Мне нужно воспользоваться твоей ванной, — сказал он. — Я хочу
принять душ. Я весь провонял этим дерьмом.
Он чуть не плакал, и я бы отдал все на свете, чтобы оказаться
где-нибудь в другом месте, подальше отсюда. То ли из-за усталости, то ли
из-за интонаций его голоса, то ли из-за идиотизма ситуации, мне вдруг
показалось, что я слушаю не психиатра, а записанный на пленке голос
одного из пациентов, жалующегося на мелкие неурядицы, которые
превратились в гигантские проблемы из-за того, что о них слишком много
говорили и думали. Моя пытка закончилась лишь около девяти часов утра.
Мне пора было идти на занятия, а психиатру — на работу.
Итак, я пришел на лекции невыспавшийся, раздраженный и злой. Все
казалось бессмысленным. И тут-то произошло событие, которое подвело
черту под моей попыткой осуществить радикальные перемены в жизни. Моя
воля тут была ни при чем; все было словно заранее запланировано и точно
выполнено какой-то неизвестной умелой рукой.
Профессор антропологии читал лекцию об индейцах высоких плато
Боливии и Перу, точнее — о племени аймара. Он выговаривал это слово как
«эй-ме-ра»,