для меня чем-то новым. Я и не думал, что могу повторяться до беско-
нечности в каждом человеке, голос которого я слышал на пленке. Это был
колоссальный удар по моему чувству собственной неповторимости и
индивидуальности, развивавшемуся во мне с самого рождения.
И я начал довольно отвратительный процесс самовосстановления. Это
была самая смешная бессознательная попытка интроспекции: я постарался
выкарабкаться из неудобного положения, без конца разговаривая сам с
собой. Я раскопал в своем сознании все мыслимые рациональные доводы,
которые поддерживали мое чувство собственной уникальности, и стал
перечислять их сам себе вслух. Началось нечто совершенно невообразимое
для меня: я часто просыпался от того, что разговаривал сам с собою во
сне. Эти монологи, насколько я мог заметить, тоже касались моей
значимости и непохожести на других.
Затем последовал еще один сокрушительный удар. Среди ночи меня
разбудил настойчивый стук в дверь. Стучали не робко и не вежливо — такой
стук мои друзья называли «гестаповским». Дверь едва не срывалась с
петель. Я выскочил из постели и открыл глазок. В дверь ломился мой босс-
психиатр. То, что я был другом его младшего брата, весьма способствовало
нашему сближению. Он без колебаний принял меня в свои друзья, и теперь
стоял у моей двери. Я включил свет и открыл дверь. — Заходи, пожалуйста,
— сказал я. — Что случилось? Было три часа ночи; по его мертвениой
бледности и запавшим глазам я понял, что он глубоко расстроен. Он вошел
и сел. Его краса и гордость, длинная черная грива, волос, рассыпалась по
лицу. Он и не подумал зачесать волосы назад, как всегда делал. Я очень
любил своего начальника, он казался мне более взрослым вариантом моего
лос-анджелесского друга — с такими же тяжелыми черными бровями,
пронзительными карими глазами, квадратной челюстью и толстыми губами.
Его верхняя губа, когда он улыбался, каким-то необычным образом
изгибалась и казалась двойной. Он любил поговорить о форме своего носа,
которую определял как «дерзкую» и «энергичную». Он был, пожалуй,
чрезмерно самоуверен и невероятно мнителен. Но он утверждал, что в его
профессии эти качества являются козырными картами.
— Что случилось? — повторил он насмешливо, хотя его двойная верхняя
губа подрагивала. — Можно сказать, что сегодня ночью со мной случилось
все сразу!
Он сидел на стуле и выглядел совершенно растерянным. Казалось, ему
не хватало слов. Он встал, подошел к кушетке и рухнул на нее.
— Мало того, что я несу ответственность за своих пациентов, — начал
он, — а также за свой исследовательский грант, за жену и детей, так
теперь еще одно чертово бремя прибавилось ко всему этому. И что меня
бесит — так это то, что я сам виноват! Какой я дурак, что доверился этой
глупой п…!
— Я тебе вот что скажу, Карлос, — продолжил он, переведя дух, — нет
ничего более ужасного, отвратительного и тошнотворного, чем женская
бесчувственность. Я не женоненавистник, ты это знаешь! Но вот сейчас мне
кажется, что каждая отдельная п… — это всего лишь п…! Двуличная и
мерзкая!
Я не знал, что говорить. Моему боссу сейчас не требовалось ни
согласия, ни возражений. Да я и не посмел бы возражать ему. Для этого я
был слишком уставшим. Я хотел снова заснуть, но он продолжал говорить,
словно от этого разговора зависела вся его жизнь.
— Ты ведь знаешь Терезу Мэннинг, а? — спросил он напористо, с
обвинительной интонацией.
На миг мне показалось, что он подозревает меня в каких-то шашнях с
его молодой красивой студенткой-секретаршей. Не давая мне ответить, он
продолжал свой монолог.
— Тереза Мэннинг — сучка. Она стерва! Глупая, неотесанная женщина,
которая в жизни только и знает, что бегать за каждым, кто хоть немного
известен и выделяется из толпы. Я-то думал, что она умная и
чувствительная. Я думал, что в ней что-то есть: какое-то понимание,
какое-то чувство, что-то сокровенное. Не знаю, у меня о ней сложилось
именно такое мнение, а на самом деле она просто развратная девка, и, я
мог бы добавить, неизлечимо тупая.
Я слушал его, и картина начала проясняться. Очевидно, психиатр
только что пережил какое-то нехорошее приключение со своей секретаршей.
— С того самого дня, как она пришла работать со мной, — сказал он,
— я знал, что привлекаю ее сексуально, но она ни разу не сказала об
этом. Одни намеки и взгляды. А, черт! Сегодня днем мне, наконец, надоело
ходить вокруг да около, и я перешел прямо к делу. Подхожу к ее столу и
говорю: «Я знаю, чего ты хочешь, а ты знаешь, чего я хочу».
Он