в такт музыке. Правую руку она положила на
макушку, словно маленькая девочка, которая не уверена, что сможет
выполнить сложное движение.
— Поворот, поворот, поворот, — пропела она, вращаясь как волчок.
— Зад, зад, зад, — сказала она, показывая мне свою голую заднюю
часть, как это делают в канкане.
Эту последовательность она повторяла снова и снова, пока музыка не
начала затихать. Пружина виктролы разматывалась. У меня появилось
ощущение, что мадам Людмила уходит куда-то вдаль, становясь все меньше,
по мере того, как музыка становится тише. Какое-то отчаяние и одиночес-
тво — я и не знал, что такие чувства живут во мне — вырвалось из самых
глубин моего существа на поверхность и заставило меня вскочить и
выбежать из комнаты. Как безумный, я скатился вниз по лестнице и вылетел
из дома на улицу.
Эдди стоял у подъезда, беседуя с двумя мужчинами в блестящих
голубых костюмах. Увидев, как я выбежал, он начал надрывно хохотать.
— Ну как, круто? — спросил он, по-прежнему стараясь говорить как
американец. — «Фигуры перед зеркалом — это только начало». Какой класс!
Какой класс!
Рассказывая эту историю дону Хуану в первый раз, я упомянул о том,
что на меня произвели очень глубокое впечатление цирковая мелодия и
старая проститутка, неуклюже кружащаяся под эту музыку. И еще мне было
очень неприятно осознать, насколько бездушен мой друг.
Когда я закончил рассказывать этот случай во второй раз — в этих
соноранских предгорьях, — я весь дрожал. На меня загадочным образом
воздействовало нечто совершенно неопределенное.
— Эта история, — сказал дон Хуан, — должна войти в твой альбом
памятных событий. Твой друг, сам того не подозревая, дал тебе, как он
правильно заметил, нечто такое, что останется с тобой на всю жизнь.
— Для меня это просто грустная история, дон Хуан, но это и все, —
заявил я.
— Она действительно грустна, как и другие твои истории, — ответил
дон Хуан, — но она совсем другая, она может быть памятной для тебя,
потому что она затрагивает каждого из нас, людей, а не только тебя, в
отличие от других твоих сказок. Видишь ли, как и мадам Людмила, мы все —
старые и молодые — делаем свои «фигуры перед зеркалом», в том или ином
виде. Вспомни все, что ты знаешь о людях. Подумай о людях на этой Земле,
и ты поймешь без тени сомнения, что не важно, кто они или что бы они ни
думали о себе, чем бы ни занимались, результат их действий всегда один и
тот же: бессмысленные фигуры перед зеркалом.
Часть первая
ТРЕПЕТ В ВОЗДУХЕ
ПУТЕШЕСТВИЕ СИЛЫ
Когда я познакомился с доном Хуаном, я был очень прилежным
студентом-антропологом и хотел начать свою антропологическую карьеру,
опубликовав как можно больше материалов. Мне обязательно нужно было
вскарабкаться вверх по академической лестнице, а для этого, по моим рас-
четам, не могло быть лучшего старта, чем собирание данных по
использованию лекарственных растений индейцами юго-запада США.
Сначала я попросил одного профессора антропологии, работавшего в
этой области, чтобы он что-нибудь посоветовал мне по поводу моего
проекта. Он был выдающимся этнологом и опубликовал в конце тридцатых и
начале сороковых годов много работ об индейцах Калифорнии и Сопоры
(Мексика). Он терпеливо выслушал мой план. Идея заключалась в том, чтобы
написать статью, озаглавить ее «Этноботанические данные» и опубликовать
в одном журнале, посвященном исключительно антропологическим проблемам
юго-запада Соединенных Штатов.
Я предполагал собрать лекарственные растения, привезти их образцы в
Ботанический сад Университета Калифорнии в Лос-Анджелесе, где точно
определят их виды, а затем описать, как и для чего индейцы Юго-Запада
употребляют их. Я уже представлял себе тысячи гербарных листов. В
туманном будущем вырисовывалось даже издание небольшой энциклопедии по
данной теме. Профессор снисходительно улыбнулся: — Не хотелось бы
охлаждать ваш энтузиазм, — сказал он усталым голосом, — но я не могу не
отозваться о вашем усердии в негативном смысле. Усердие в антропологии
приветствуется, но оно должно быть направлено в нужное русло. Мы все еще
переживаем золотой век антропологии. Я имел счастье учиться у Альфреда
КрЯбера и Роберта Лоуи, двух столпов общественных наук. Я не посрамил их
доверия. Я по-прежнему считаю антропологию фундаментальной дисциплиной.
Все остальные дисциплины должны ответвляться от антропологии. Вся
область истории, например, должна называться «исторической
антропологией», а область философии — «философской антропологией». Чело-
век