скамьи. Как будто влекомый чужой волей, я подошел к старику и сразу
же начал длинную тираду о том, как я много знаю о лекарственных
растениях и о шаманизме индейцев равнин и их сибирских предков.
Мимоходом я упомянул, что наслышан о старике как о шамане. В заключение
я заверил старика, что для него было бы крайне полезно побеседовать со
мной обстоятельно.
— Во всяком случае, — сказал я нетерпеливо, — мы могли бы
обменяться историями. Вы расскажете мне свои, а я вам — мои.
Все это время старик не поднимал на меня глаз. И тут вдруг поднял.
'Я Хуан Матус', — сказал он, глядя мне прямо в глаза.
Моя тирада ни в коем случае не должна была прекращаться, но по
какой-то непонятной причине я вдруг почувствовал, что мне больше нечего
сказать. Хотелось только назвать свое имя. Но старик поднял руку на
уровень моих губ, как бы заставляя меня молчать.
В этот момент подъехал автобус. Старик проворчал, что это тот
автобус, на котором он должен ехать; затем он дружелюбно пригласил меня
заглянуть как-нибудь к нему, чтобы мы могли поговорить в непринужденной
обстановке и обменяться историями. Говоря это, он иронично усмехнулся
уголком рта. С невероятной для человека его возраста ловкостью — ему
было, как я прикинул, за восемьдесят — он в несколько прыжков покрыл
пятидесятиярдовое расстояние между скамьей, где он сидел, и дверью
автобуса. Автобус словно остановился специально для того, чтобы
подобрать этого старика, — как только он запрыгнул, дверь закрылась и
машина тронулась.
Старик уехал, а я вернулся к скамейке, где сидел Билл.
— Что он сказал, что он сказал? — спрашивал он возбужденно.
— Чтобы я заглянул к нему домой, — ответил я. — И даже сказал, что
мы там сможем поговорить.
— Он пригласил тебя к себе домой? Что же ты ему такого сказал? —
приставал Билл.
Я похвастался Биллу, что во мне погиб торговый агент, и рассказал,
как я пообещал старику поделиться с ним своей богатой информацией о
лекарственных растениях.
Билл явно не поверил ни одному моему слову. Он обвинил меня в том,
что я что-то утаиваю от него.
— Я знаю, что за люди здесь живут, -заявил он воинственно, — а этот
старик — особенно странный тип. Он не разговаривает ни с кем, в том
числе и с индейцами. С какой бы стати ему разговаривать с тобой, чужаком?
Был бы ты хоть умный!
Было очевидно, что мой друг рассердился на меня, хотя я и не мог
понять за что. Я не смел попросить у него объяснений. У меня возникло
впечатление, что он ревнует меня к этому старику. Возможно, я добился
успеха там, где он в свое время потерпел поражение. Как бы то ни было,
мой случайный успех ничего не значил для меня. Если не считать кратких
замечаний Билла, я не имел ни малейшего понятия о том, как трудно было
сойтись с этим стариком. Да и ничего особо примечательного в нашем
разговоре я в то время не обнаружил. И меня удивляло, что Билл так
расстраивается по этому поводу.
— А ты знаешь, где он живет? — спросил я его.
— Не имею ни малейшего понятия, — ответил он сухо.
— Местные люди говорили, что он не живет вообще нигде, просто
появляется неожиданно то здесь, то там, но все это, конечно, чушь
собачья. Наверное, живет в какой-нибудь развалюхе в мексиканском
Ногалесе.
— Чем же он такой важный? — спросил я.
Задав этот вопрос, я смог набраться храбрости и добавить:
— По-моему, ты расстроен из-за того, что он разговаривал со мной.
Почему?
Билл с безразличным видом признал, что он был раздосадован, потому
что, по его сведениям, даже пытаться загонорить с этим человеком было
бесполезно.
— Этот старик — редкий грубиян, — добавил Билл. — В лучшем случае,
ты к нему обращаешься, а он на тебя только смотрит и слова не скажет. А
в другой раз и взглядом не удостоит; просто не обращает на тебя внимания,
словно ты пустое место.