На кухонной полке притаилась кружка. Не просто старая – треснутая. Аккуратная, почти невидимая щель зияла от ручки к ободку. Он, наверное, думал, что она еще держит. Что можно пить из нее осторожно, не задевая трещину. Символ чего-то внешне целого, но внутренне надломленного. Привычки? Обещания? Старая обида, которую носили так долго, что она вросла в быт, стала частью пейзажа, хоть и отравляла каждый глоток новизны. Она знала – такая кружка рано или поздно обожжет, прольет кипяток на руку доверия.
А в углу холодильника, за банкой с неведомым содержимым, она разглядела остатки. Не просто забытые – высохшие, превратившиеся в бурую, безжизненную корку на тарелке. Остатки былых чувств, остывших пиршеств страсти или попыток накормить друг друга чем-то, что давно утратило питательность. Что-то, что когда-то было свежим, желанным, но теперь лишь источало затхлость невыброшенного прошлого, отравляя воздух для новой трапезы.
Шкаф. Большой, темный, слегка приоткрытый. Оттуда, смешиваясь с запахом пыли и нафталина, струился слабый, но отчетливый аромат чужих духов – сладковатый и давно выдохшийся. Внутри, теснясь на вешалках, висела старая одежда. Она висела так плотно, как законсервированные воспоминания, занимая драгоценное пространство. Некоторые вещи были аккуратно сложены, будто в ожидании возвращения хозяина, который никогда не придет. Другие – смяты, заброшены в угол, но все равно цепко держались за свою территорию в его внутреннем мире. Это были не просто вещи. Это были коконы прошлых ролей, которые он примерял в чужих историях, костюмы для спектаклей, давно сыгранных до конца. Они не подходили ему теперь, были велики или малы душевно, но их присутствие создавало гнетущее ощущение переполненности, нехватки воздуха для чего-то нового, своего. Они воплощали страх отпустить, признать окончательность ухода: «А вдруг пригодится? А вдруг я снова влезу в эту кожу?»
Тишина между ними гудела. Он смотрел на свой хаос ее глазами. В его взгляде мелькнул стыд, страх, а затем – решимость, хрупкая, как тонкий лед.
«Можно… можно помочь?» – ее голос был тише шелеста пыли. Не обвинение. Предложение.