Они существуют на дне. Не в метафорическом, а в плотном, вязком, как придонный ил, измерении. Воздух там тяжелый, насыщенный тишиной отчаяния или гулким шумом безысходности. Дышать этим – все равно, что пытаться наполнить легкие сырым глеем/илом. Каждый вдох – усилие. Каждое движение – сквозь сопротивление мира, ставшего вдруг непроницаемым.
И когда давление этой толщи становится невыносимым, когда темнота сжимает виски, а собственные мысли гудят, как набат гибели, – тогда возникает Глоток. Не план. Не путь. Не спасение. Именно Глоток. Единичный. Точечный. Как укол адреналина в остановившееся сердце.
Разовая сессия. Пятьдесят минут чужого, профессионального внимания. Словно щель в толще воды, куда на мгновение пробивается луч. Выговориться. Услышать не осуждение, а: «Да, это действительно тяжело». И кажется, что этого достаточно. Что этого воздуха в груди хватит, чтобы… чтобы просто выпрямиться. На мгновение. Пока луч не погас, а щель не сомкнулась.
Или – занятие по растяжке. Тело, закованное в панцирь немоты и боли, вдруг на час отпускает свои тиски. Мышцы, забывшие легкость, вздыхают. Суставы шепчут благодарность. Это не свобода движения, это – передышка в каменном плену. Ощущение: «Я еще живой, вот, чувствую». Достаточно, чтобы доползти обратно в свою скорлупу.
Вкусняшка. Сладость, взрывающаяся на языке невыносимой яркостью. Сахарный шок реальности, отключающий на три минуты внутренний вой. Кино – два часа чужой жизни, чужой драмы или смеха, где можно раствориться, исчезнуть, перестать быть собой. Массаж – чужие руки, на время разминающие окаменевшую плоть, напоминающие, что ты все еще тело, а не просто сгусток страдания.
Глоток.
Он спасителен. Он реален. Он дает секунду, минуту, час просвета. Ощущение: «Я могу. Сейчас. Хоть чуть-чуть». И в этом – его страшная ловушка.