Внутри тихо. Не тишиной покоя, а тишиной запертого помещения. Здесь, под ребрами, живет нечто сырое, пульсирующее, настоящее. Но выводить его на свет – все равно, что выносить новорожденного в метель. Страшно. Поэтому я леплю себе кожу. Каждый день. Из улыбок, которые уместны. Из фраз, которых от тебя ждут. Из молчания, когда кричать не принято. Это не ложь. Это – формат выживания. Социальный кодекс, написанный не мной.
Но внутри давит. Этакая тупая, ноющая тяжесть в груди, когда хочешь сказать «мне больно», а говоришь «все нормально». Когда хочешь закричать «как же это прекрасно!», а ограничиваешься смайликом. Между тем, что чувствую, и тем, что проявляю, пролегает целая вселенная страха. Страха, что не поймут. Что обесценят. Что используют твою уязвимость как оружие потом, в споре. Что посчитают слабым. Скучным. Неуместным.
Этот внутренний голод – по-другому и не назвать – это жажда не просто выдохнуть правду. Это желание, чтобы твою правду приняли. Не обязательно согласились. Просто – дали ей право на существование. Услышали стук твоего настоящего, неритмичного сердца и не попытались тут же подстроить его под метроном.
Поэтому я ищу безопасность. Ищу ее взглядом в глазах другого. Это не поиск слабости, а поиск силы – силы другого человека, способной удержать мое падение. Безопасность – это когда в чьем-то присутствии мускулы души, постоянно напряженные от самоконтроля, наконец-то расслабляются. Можно не следить за интонацией, не подбирать слова, не шлифовать историю до блеска. Можно быть сырым. Неуклюжим. Можно распаковать свой внутренний хаос и разложить его по полу, не боясь, что на него наступят или отвернутся с брезгливостью.
Момент, когда это происходит – это щелчок. Тихий, внутренний. Будто с костяшек снимают гипс. Сначала больно – привык быть под защитой. Потом – непривычно и холодно. А потом – ошеломительно свободно. Это риск, на который идешь с закрытыми глазами, как в воду. Доверие – это прыжок в надежде, что внизу не камни, а руки.