Алексей Михайлович Щеглов

Возвращение богов

неоязычества — отсутствие в нем живой непрерванной традиции» . Конечно, Россия никогда в подлинном смысле не являлась чисто христианской страной, да и не было и нет такого государства в мире, за исключением может быть Ватикана, т. к. аутентичное христианство — религия «не от мира сего». Религиозное сознание значительной части ее русского населения в дореволюционный период времени носило синкретический характер и сочетало в себе как православно-христианские, так переработанные христианством и собственно языческие компоненты. Поэтому теоретикам экспериментирующим на данном поле нетрудно отыскать как языческое, слившееся с христианским, так и языческое в чистом виде, особенно в фольклорной сфере. Но то, что отдельные авторы пишущие на языческие темы отыскивают аргументы в пользу непрерывности передачи традиции в семейных воспоминаниях, не меняет сути дела . Их сознание принадлежит современности, и в лучшем случае, если им более тридцати, несет на себе отпечаток советской эпохи и является продуктом распада картины мира человека позднего коммунистического общества. Совсем другая ситуация сложилась на окраине Восточной Европы, в поволжских республиках, где в языческом возрождении принимают участие не только городские интеллектуалы, но и сельские жители. Так, у марийцев всенародные моления проводились вплоть до 1887 года, а в сельской местности продолжали и в советский период существовать жрецы-карты. Поэтому, в частности, применительно к Марий Эл, где с 1991 года возобновились проходящие раз в пять лет общенародные моления в священной роще, можно говорить о непрерывности в наследовании языческой традиции . То же относится и к некоторым другим поволжским республикам, в которых часть финно-угорского населения воспринимает христианство как религию оккупантов, а лидеры возникших на перестроечной волне национальных организаций не ограничиваются требованиями «коренизации» православия, а пытаются воссоздать альтернативные, сугубо национальные культы.

С другой стороны, хотя преемственность и важна, но как и в случае с казачьим движением, этот вопрос отодвигается на третьестепенное место, ибо когда субъект усилий активистов и идеологов обретает реальную социальную жизнь, глупо интересоваться тем, насколько в реальности сохранилось то, на чем зиждутся истоки его существования. Со времен Троцкого мысль о бесполезности в политике выяснения истинности идей лишь усилила свою значимость. В начале XXI века, после прививки постмодерна,