сделать самому, каким то образом она это знала. Она двинула пальцами взад вперед в воздухе, показывая, что надо сделать. Он не понял. Она повторила, потом указала на черную болячку под полной нижней губой.
— Убери ее, Патрик, — удивилась твердости собственного голоса. — Она уродливая, убери ее, — и вновь ее сомкнутые пальцы качнулись, как маятник, из стороны в сторону. — Сотри.
Вот тут до него дошло. Она увидела, как загорелись его глаза. Он поднял розовый цилиндр. Чистейше розовый, без единого темного пятнышка. Посмотрел на Сюзанну, вскинув брови, как бы спрашивая: «Ты уверена?»
Она кивнула.
Патрик опустил ластик к болячке и начал стирать ее с бумаги, поначалу очень осторожно. Затем, увидел, что происходит, и его рука задвигалась более энергично.
14Она почувствовала то самое странное покалывание, которое испытывала, когда Патрик рисовал ее портрет. Только теперь оно ощущалось в одном месте, с правой стороны рта. Когда Патрик коснулся ластиком бумаги, покалывание перешло в сильный зуд. Ей пришлось врыться пальцами в землю по обе стороны от себя, чтобы удержаться от нестерпимого желания поднести руку к болячке и яростно чесать и чесать ее, не задумываясь о том, что из под содранной корки кровь потоком хлынет на ее юбку из оленьей шкуры.
«Все закончится через несколько секунд, должно закончиться, должно, о, дорогой Боже, пожалуйста, СДЕЛАЙ ТАК, ЧТОБЫ ВСЕ…»
Патрик, вроде бы, полностью о ней забыл. Смотрел на свой рисунок, волосы, падавшие с обеих сторон лица, едва ли не полностью скрывали его. Все внимание юноши сосредоточилось на чудесной новой игрушке. Сначала он стирал осторожно… потом надавал сильнее (зуд усилился)… вновь ослабил давление. Сюзанна едва сдерживала крик. Теперь зудело везде. Зуд этот жег мозг, впивался в яблоки глаз, теребил кончики сосков, заставляя их твердеть.
«Я закричу, ничего не смогу с собой поделать, должна закричать …»
Она набрала полную грудь воздуха, чтобы он вышел криком, но внезапно зуд ушел. Вместе с болью. Она подняла руку, чтобы коснуться того места под нижней губой, где была язва, но до лица не донесла.
«Я не решусь».
«Не тяни резину! — негодующе отреагировала Детта. — После того, что ты пережила… мы все пережили… у тебя должно остаться достаточно силы духа, чтобы коснуться собственного гребаного лица, трусливая ты сука!»
Ее пальцы осилили оставшееся до лица расстояние. Ощупали кожу. Гладкую кожу. Язва, которая беспокоила ее чуть ли не от самого Тандерклепа, исчезла. И она знала, если посмотрит в зеркало или в