по умному, ты понимаешь. Наверху — его мысли, которые лучшая часть мужчины.
— Или женщины, — усмехнулся Эдди.
Тиан кивнул, очень серьезно.
— Ага, или женщины, но, говоря мужчина, мы подразумеваем и женщину, потому что она рождена из дыхания мужчины.
— Ты в этом уверен? — Эдди думал об активистках феминистского движения, с которыми сталкивался незадолго до того, как перенесся из Нью Йорка в Срединный мир. Он сомневался, что эта версия понравится им больше, чем библейская, согласно которой Еву создали из ребра Адама.
— Будем считать, что да, но первого мужчину родила леди Ориса, так, во всяком случае, скажут тебе старики. Они говорят: «Кан ах, кан тах, аннах, Ориса», что означает: «Все дыхание идет от женщины».
— Так расскажи мне об этих коробках.
— Лучшая и самая высокая — головная, со всеми идеями и грезами. Следующая — сердечная, со всеми нашими чувствами, любовью и грустью, радостью, счастьем…
— Эмоции.
Тиан посмотрел на него с недоумением и уважительно одновременно.
— Ты так говоришь?
— Ну, так говорят там, откуда я пришел, так что будем считать, что так оно и есть.
— Ладно, — Тиан кивнул с таким видом, будто идея показалась ему интересной, пусть он и не до конца ее понял. На этот раз он коснулся промежности, а не зада.
— В этой последней коробке все, что мы зовем низшей каммалой: трахнуться, посрать, сделать человеку подлость без всякого на то повода.
— А есть ты делаешь ее по какому то поводу?
— Ну, тогда это не подлость, а ответная реакция, — усмехнулся Тиан. — В этом случае, идет она из сердечной коробки или из головной.
— Странное у тебя представление о человеке, — сказал Эдди, но подумал, что ничего странного, в принципе то и нет. Перед его мысленным взором возникли три аккуратно поставленных друг на друга коробки: головная — на сердечную, сердечная — на коробку с физиологическими функциями и беспричинной яростью, которая иногда охватывала людей. Особенно ему понравилось использование Тианом слова подлость в качестве некой нормы поведения. Что то в этом было или нет? Тут следовало подумать, да только времени на это не было.
Энди все стоял, сверкая на солнце, продолжая петь. Эдди вдруг вспомнились мальчишки из его района, которые вдруг выкрикивали: «Я — цирюльник из Севильи, стричься надо у меня!» — а потом убегали, с безумным хохотом.
— Энди, — позвал Эдди, и робот тут же замолчал.
— Хайл, Эдди, я хорошо тебя вижу! Долгих дней и приятных ночей!
— И тебе того же, — ответил Эдди. — Как поживаешь?
— Отлично, Эдди, — воскликнул Энди. — Я всегда