но поняла, что они по прежнему одни, и опустила руки. Оглянулась на следы, которые вели к воде с невысокого откоса.
— Как я сюда попала? — спросила она. — Ты принес меня после того, как я заснула? И почему ты причинил мне боль? О, Роланд, я же тебя люблю… почему ты причинил мне боль?
Он снял с бедра золотые волоски, показал Сюзан.
— Ты достала из воды камень с острой кромкой. Пыталась обрить им себя и не реагировала на слова. Просто счастье, что я не сломал тебе руку… надеюсь, что не сломал.
Роланд взял ее за кисть, осторожно покрутил, прислушиваясь, не трещат ли тонкие косточки.
Ничего не услышал, кисть легко вращалась в запястье. Сюзан все так же ничего не понимала. Он же поднес ее руку к губам и поцеловал холодную ладошку.
11Роланд оставил Быстрого среди ив, чтобы проезжающий мимо не увидел могучего мерина.
— Постой еще немного. — Роланд похлопал его по шее. — Еще немного, дорогой.
Быстрый покивал, постукал копытом по земле, словно показывая, что готов стоять до скончания веков, если возникнет такая необходимость.
Из седельной сумки Роланд достал стальную посудину, которая, в зависимости от обстоятельств, служила сковородкой или кастрюлей. Уже двинулся к Сюзан, но вернулся. Он собирался ночевать на Спуске, чтобы в тишине многое обдумать, поэтому постель захватил с собой. Ослабив ремень, порылся в одеялах и достал маленькую металлическую коробочку. Открывалась она ключом, который Роланд носил на груди. В коробочке лежал квадратный серебряный медальон (с портретом матери внутри) и запасные патроны… не больше десятка. Он достал один, зажал его в кулаке и вернулся к Сюзан. Она встретила его испуганным взглядом.
— Я ничего не помню после того, как мы второй раз занимались любовью. Я посмотрела на небо, подумала, как мне хорошо, и заснула. Роланд, это ужасно?
— Мне кажется, что нет, но ты сейчас все увидишь сама.
Он набрал в посудину воды и поставил ее на землю. С тяжелым чувством Сюзан наклонилась над ней, расстелив волосы левой стороны по предплечью. Сразу нашла место, где отрезала прядь, вздохнула, скорее облегченно, чем печально.
— Замаскирую. Если заплести косу, никто ничего не заметит. В конце концов, это только волосы… всего лишь дань женскому тщеславию. Моя тетя не раз говорила мне об этом. Но, Роланд, почему? Почему я это сделала?
Роланд полагал, что знает ответ. Если волосы льстили женскому тщеславию, то обритые волосы несли иную смысловую нагрузку — указывали на то, что их обладательница не отличается пристойным поведением. Мужчина, конечно,