Кураев А

Неамериканский миссионер

Юлиан, поехавший с миссией в Эфиопию, где из-за невыносимой жары с 9 утра до 4 часов дня он вел свои беседы с язычниками нагим, сидя в пещере по шею в воде... А в итоге — «обучил и крестил царя, его вельмож и много народа с ними»331.

Нагим ходил в московские морозы Василий Блаженный. Кстати, могу свидетельствовать, что на зимних концертах в зале прохладно и сквозняки гуляют преизрядные. Так что с «голым торсом» Кинчев стоит отнюдь не ради своего удовольствия. Работа у него такая.

Вообще, одежда миссионера — особый и интересный вопрос. При разговоре о том, «како надлежит одеватися христианину», я вспоминаю ехидные слова христианского гонимого писателя III века Тертуллиана, которыми он начинает свой трактат «О плаще»: «Мужи карфагеняне! Я радуюсь, что вы столь процветаете во времена, когда имеется приятная возможность обращать внимание на одежду. Ибо это — досуг мира и благополучия. Благо снисходит от властей и от Небес»332.

К одежде Тертуллиана в ту пору цеплялись все: христиан раздражал его плащ (форменная одежда профессиональных философов, которые в ту пору были, конечно, язычниками и врагами Церкви), а обычных язычников — то, что римскую тогу он променял на греческую одежду.

Спустя сто лет такая же проблема возникла у константинопольского философа Ирона, из школы киников обратившегося в христианство. «Форма одежды» у учителей философии не поменялась: плащ киника и неостриженные длинные волосы. Поскольку в большинстве своем философы были язычниками и преподавали учения античных (то есть языческих) мыслителей, то естественно, что для христиан IV века встретить человека с длинными волосами в церкви было столь же подозрительно и необычно, как в конце 80-х годов встретить там же человека с голубыми гэбистскими погонами.

Чтобы защитить новообратившегося проповедника от нападок, святитель Григорий Богослов пишет: «Он пристыжает высокомерие киников сходством наружности, а малосмысленность некоторых из наших — новостию одеяния и доказывает собою, что благочестие состоит не в маловажных вещах и философия — не в угрюмости, но в твердости души, в чистоте ума. А при сем можно иметь и наружность какую угодно, и обращение с кем угодно»333.