говорим, что все устроено и сотворено Богом, то окажется, что мы высказываем учение Платоново; когда утверждаем, что мир сгорит, то говорим согласно с мнением стоиков; и когда учим, что души злодеев, и по смерти имея чувствование, будут наказаны, а души добрых людей свободны от наказания, то мы говорим то же, что и философы» (Святой Иустин Философ. Апология, 1).
С той же терпимостью действовали и великие русские миссионеры.
По свидетельству будущего Патриарха Сергия, святитель Николай Японский, с которым Сергий провел несколько лет в японской миссии, «никогда не порицал религии японцев; даже среди буддистских жрецов у него были друзья»246. И как апостол Павел начал свою проповедь среди греков не с обличения их в «бесовстве», а с уважительного отзыва об их «благочестии» (см.: Деян. 17, 22, церковнославянский перевод), так и святитель Николай Японский говорил: «Не знают еще японцы истинного Бога, но “естеством законное творят”. Три доселешние няньки японского народа, каждая воспитала в нем нечто доброе: синто — честность, буддизм — взаимную любовь, конфуционизм — взаимное уважение. Этим и стоит Япония»247.
Тот же образ поведения предлагает миссионеру и святитель Иннокентий Московский: «Отнюдь не показывай явного презрения к их образу жизни, обычаям и прочее, как бы они ни казались того стоящими, ибо ничто не может оскорбить и раздражить столько дикарей, как презрение к ним и насмешки над ними и всем, что их... Старайся узнавать обстоятельно веру, обряды, обычаи, наклонности, характер и весь быт твоих прихожан, особенно для того, чтобы тем вернее и удобнее действовать на них. Отдавать справедливость их хорошим обычаям есть дело немаловажное для успеха твоего»248.
Для внутрицерковных «ревнителей» столь добрые отзывы о неправославных религиозных путях, конечно, дадут пищу для пересудов о «ереси суперэкуменизма». Хорошо было святителям Николаю и Иннокентию проповедовать христианство язычникам в те времена, когда еще не издавалась газета «Русский вестник»! Вот стоило мне по-доброму отозваться о «Письмах Баламута» протестантского автора Клайва Льюиса, как я тут же получил выговор: мол, «книгу инославного литератора Кураев превознес над писаниями святых отцов Православной Церкви!». Причем мой критик был настолько осведомлен в вопросе, выдвинутом им для обсуждения (точнее — осуждения), что почему-то назвал англиканина Льюиса католиком…
Так что, когда я вплетаю в свою проповедь цитаты из «Матрицы» или «Титаника», я действую традиционно.