Аркадий и Борис Стругацкие

Понедельник начинается в субботу

не в пивной, вы здесь в учреждении. Что вы собственно имеете

в виду?

-- Я имею в виду, что это не есть диван, -- сказал Роман. -- Или, в

доступной для вас форме, это есть не совсем диван. Это есть прибор,

имеющий внешность дивана.

-- Я попросил бы прекратить эти намеки, -- решительно сказал

лоснящийся. -- Насчет доступной формы и все такое. Давайте каждый делать

свое дело. Мое дело -- прекратить разбазаривание, и я его прекращаю.

-- Так, -- звучно сказал седовласый. Сразу стало тихо. -- Я

беседовал с Кристобалем Хозевичем и с Федором Симеоновичем. Они

полагают, что диван-транслятор представляет лишь музейную ценность. В

свое время он принадлежал королю Рудольфу Второму, так что историческая

ценность его неоспорима. Кроме того, года два назад, если память мне не

изменяет, мы уже выписывали серийный транслятор... Кто его выписывал, вы

не помните, Модест Матвеевич?

-- Одну минутку, -- сказал лоснящийся Модест Матвеевич и стал

быстро листать записную книжку. -- Одну минуточку... Транслятор

двухходовой ТДХ-80Е Китежградского завода... По заявке товарища

Бальзамо.

-- Бальзамо работает на нем круглосуточно, -- сказал Роман.

-- И барахло этот ТДХ, -- добавил Корнеев. -- Избирательность на

молекулярном уровне.

-- Да-да, -- сказал седовласый. -- Я припоминаю. Был доклад об

исследовании ТДХ. Действительно, кривая солективности не гладкая... Да.

А этот... Э... Диван?

-- Ручной труд, -- быстро сказал Роман. -- Безотказен. Конструкции

Льва Бен Бецалеля. Бен Бецалель собирал и отлаживал его триста лет...

-- Вот! -- сказал лоснящийся Модест Матвеевич. -- Вот как надо

работать! Старик, а все делал сам.

Зеркало вдруг прокашлялось и сказало:

-- Все оне помолодели, пробыв час в воде, и вышли из нее такими же

красивыми, розовыми, молодыми и здоровыми, сильными и жизнерадостными,

какими были в двадцать лет.

-- Вот именно, -- сказал Модест Матвеевич. Зеркало говорило голосом

седовласого.

Седовласый досадливо поморщился.

-- Не будем решать этот вопрос сейчас, -- произнес он.

-- А когда? -- спросил грубый Корнеев.

-- В пятницу на Ученом совете.

-- Мы не можем разбазаривать реликвии, -- вставил Модест Матвеевич.

-- А мы что будем делать? -- спросил грубый Корнеев.

Зеркало забубнило угрожающим замогильным голосом:

Видел я сам, как, подобравши черные платья,

Шла босая Канидия, простоволосая, с воем,

С ней и Сагана, постарше годами, и бледные обе.