Аркадий и Борис Стругацкие

Понедельник начинается в субботу

казалось

мне чрезвычайно любопытным. Телефонограмма странно ассоциировалась в

моем сознании с ночными событиями, хотя я представления не имел, каким

образом. Впрочем, кое-какие идеи уже приходили мне в голову, и

воображение мое было возбуждено.

Все, чему мне случилось быть здесь свидетелем, не было мне

совершенно незнакомым, о подобных случаях я где-то что-то читал и теперь

вспомнил, что поведение людей, попадавших в аналогичные обстоятельства,

всегда представлялось мне необычайно, раздражающе нелепым. Вместо того

чтобы полностью использовать увлекательные перспективы, открывшиеся для

них счастливым случаем, они пугались, старались вернуться в обыденное.

Какой-то герой даже заклинал читателей держаться подальше от завесы,

отделяющей наш мир от неведомого, пугая духовными и физическими

увечьями. Я еще не знал, как развернутся события, но уже был готов с

энтузиазмом окунуться в них.

Бродя по комнате в поисках ковша или кружки, я продолжал

рассуждать. Эти пугливые люди, думал я, похожи на некоторых

ученых-экспериментаторов, очень упорных, очень трудолюбивых, но начисто

лишенных воображения и поэтому очень осторожных. Получив нетривиальный

результат, они шарахаются от него, поспешно объясняют его нечистотой

эксперимента и фактически уходят от нового, потому что слишком сжились

со старым, уютно уложенным в пределы авторитетной теории. Я уже

обдумывал кое-какие эксперименты с книгой-перевертышем (она по-прежнему

лежала на подоконнике и была теперь "Последним изгнанником" Олдриджа), с

говорящим зеркалом и с цыканьем. У меня было несколько вопросов к коту

Василию, да и русалка, живущая на дубе, представляла определенный

интерес, хотя временами мне казалось, что она-то мне все-таки

приснилась. Я ничего не имею против русалок, но не представляю себе, как

они могут лазить по деревьям... хотя, с другой стороны, чешуя?..

Ковшик я нашел на кадушке под телефоном, но воды в кадушке не

оказалось, и я направился к колодцу. Солнце поднялось уже довольно

высоко. Где-то гудели машины, послышался милицейский свисток, в небе с

солидным гулом проплыл вертолет. Я подошел к колодцу и, с

удовлетворением обнаружив на цепи мятую жестяную бадью, стал

раскручивать ворот. Бадья, постукивая о стены, пошла в черную глубину,

раздался плеск, цепь натянулась. Я крутил ворот и смотрел на свой

"Москвич". У машины был усталый, запыленный вид, ветровое стекло было