Густав Майринк

Ангел западного окна

супруги, которая после долгого отсутствия вступает в свои законные владения, было до того странно, что я не удержался и слегка поддразнил её, она доверчиво и невинно рассмеялась. Руки мои сами тянулись к ней… Это несравненное ощущение материнской ласки… Внезапно, без какой либо видимой причины, её просветленное нежностью лицо вновь стало отрешенным и застыло в той непроницаемой серьёзности, которую я уже не раз замечал у неё.

— Любимый, нужно, чтобы ты навестил княгиню.

— Что я слышу, Яна? — удивленно воскликнул я. — Ты сама отсылаешь меня к той самой женщине…

— …к которой ещё на днях тебя ревновала, не так ли, любимый?! — И она улыбнулась, но как то рассеянно, словно мысли её были далеко.

Я ничего не понимал. Отказывался от визита: с чего вдруг? Кому это нужно?

Яна — это имя для меня как глоток свежего воздуха, как прозрачная родниковая вода из глубокого колодца прошлого, — Яна не уступала. Она приводила довод за доводом, выдумывая всё новые причины, одна другой наивнее: визит вежливости и т. д. Очевидно, Яне было важно — и даже в большей степени, чем это явствовало из её отчаянных попыток спровадить меня к княгине, — чтобы наши отношения с Асайей Шотокалунгиной не прерывались. В конце концов она даже упрекнула меня в трусости. Тут уж я не стерпел. Трус? Хорошо же! Если нужно оплатить старые счета Джона Ди или моего кузена Роджера, то я готов заплатить все до последнего геллера. Я вскочил и сказал об этом Яне. И тогда… тогда она соскользнула к моим ногам… и, ломая руки, зарыдала…

Всю дорогу у меня из головы не выходили эти странные метаморфозы Яны. Когда в ней оживает прошлое и она чувствует себя Яной Фромон, женой Джона Ди, во всем её существе появляется что то покорное, заботливое, немного сентиментальное; когда же эта женщина становится Иоганной Фромм, от неё исходит какая то непонятная сила, она — сама уверенность, определенность и… материнская доброта.

Погруженный в свои мысли, я не заметил, как вышел из города; и вот уже предместье, первые склоны, переходящие дальше в горные отроги… Вилла княгини Шотокалунгиной стояла на отшибе…

Лёгкое беспокойство коснулось меня, когда я нажал кнопку электрического звонка. С чего бы это? Беглый взгляд, которым я успел окинуть дом и палисадник, не заметил ничего необычного, что могло бы меня смутить. Дом как дом — такой же, как и большинство в округе; построенный лет тридцать назад, он, конечно же, сменил немало сомнительных хозяев — земельных спекулянтов. Княгине явно сдавали его внаём — ничем не примечательная вилла в маленьком, ничем не примечательном саду в предместье большого города, какую за известную сумму вам предложат в любое время года.

Щёлкнула дверная ручка. Я вошёл, в крошечном тамбуре меня уже ждали.

Свет, проникая сквозь матовый застекленный потолок, окрашивал лицо и руки слуги в бледно голубой цвет с таким отвратительным синюшным оттенком, что мне стало не по себе при виде этого трупа в тёмной черкеске. Тип лица, несомненно, монголоидный. Веки сощурены так плотно, что в узких щёлках глаза едва различимы! На мой вопрос, принимает ли княгиня, ответа не последовало, лишь резкий, механический кивок, и тело со скрещенными по восточному руками сложилось пополам в традиционном поклоне — такое впечатление, что кто то невидимый стоит за этой безжизненной куклой и дёргает за веревочки.

Мертвенно голубой швейцар исчез за моей спиной, и я увидел в сумрачном холле ещё двоих… Деловито, без единого звука, чёткими автоматичными движениями приняли они у меня пальто и шляпу — так почтовые служащие, сноровисто и безразлично, принимают бандероль… Бандероль!.. Ну вот, теперь я стал живой иллюстрацией своей же собственной метафоры, которую недавно употребил в записях как символ земного человека.

Одна из монгольских марионеток распахнула створки двери и каким то чрезвычайно странным жестом пригласила меня.

«Да человек ли это? — невольно подумал я, проходя мимо. — А может, эта обескровленная, землистого цвета мумия, пропитанная запахом могилы, — лемур?» Нет, это, конечно, бред: просто княгиня пользуется услугами старого азиатского персонала, привезенного с собой. Великолепно выдрессированные восточные автоматы! Нельзя же всё видеть в романтическом свете, присочиняя фантастические подробности там, где их нет и в помине.

Занятый своими мыслями, я послушно следовал за слугой через многочисленные покои, которые ни за что не смогу вспомнить из за какого то нежилого унылого однообразия.