Густав Майринк

Ангел западного окна

своих чадных инстинктов: утроба, похоть…

Что есть конец всякого устремления? Усталость… Отвращение… Разочарование… Дерьмо аристократа ничем не отличается от дерьма плебея. Процесс пищеварения у императора такой же, как у золотаря. Какое заблуждение взирать на свитое на вершине Градчан императорское гнездо как на небеса! Да и небеса… Чем, собственно, одаривают они нас? Дождь, промозглый туман, бесконечная слякоть грязного, мокрого снега… Часами хлюпаю я в этих небесных экскрементах, которые мерзкой липкой массой — нечего сказать, манна небесная! — обрушиваются со свинцовой высоты… Ангелическая перистальтика — отвратительно, отвратительно… Тут только я замечаю, что меня опять занесло в гетто. К отверженным из отверженных. Ужасная вонь царит здесь, где обитает по чьей то злой воле скученный на нескольких переулках целый народ, который совокупляется, рожает, растёт и умирает слоями — на кладбище настилая мёртвых на истлевшие останки своих предшественников, а в сумрачных жилых башнях — живых над живыми, как сельдь в бочках… И они молятся и ждут, стирают себе колени в кровь, но — ждут, и ждут, и ждут… век за веком… ждут Ангела. Ждут исполнения Завета…

Джон Ди, что твои молитвы и ожидание, что твоя вера и надежда на обещания Зелёного Ангела рядом с ожиданием, верой, молитвой и надеждой этих несчастных евреев?! А Бог Исаака и Иакова, Бог Илии и Даниила — разве Он менее велик и менее твёрд в своих обещаниях, чем Его слуга Западного окна?..

И ноги сами несут меня к дому великого рабби, мне непременно — непременно! — нужно поговорить с ним о тайнах ожидания Бога…

И вот я уже в низенькой каморке каббалиста… Мы ведём беседу о жертве Авраама, о неотвратимой жертве, которую Бог требует от тех, с кем Он хочет породниться кровно… Тёмные, таинственные речения о жертвенном ноже, узреть который дано лишь тому, чьи очи отверзлись для невидимых простым смертным вещей не от мира сего, но куда более действенных и действительных, чем их жалкие земные подобия; намекнуть на эти потусторонние реалии могут слепому пилигриму лишь символы — буквы и числа традиционного алфавита. До мозга костей пронизывает меня завораживающая энигматика этих боговдохновенных глаголов, которые как призраки выходят из беззубого рта безумного старца!.. Безумного?.. Безумного, как и его августейший друг на той стороне Мольдау, который сидит нахохлившись в своем фантастическом градчанском гнезде. Монарх и еврей из гетто — братья, связанные одной тайной… И тот и другой — боги, явленные в этот мир в шутовских обносках земной иллюзии… Какая между ними разница?

Потом каббалист вобрал мою душу в свою… Я долго упрашивал его, чтобы он помог мне прозреть, но рабби отказывался, говорил, душа моя не выдержит страшного зрелища. Поэтому он притянет её к своей душе, находящейся по ту сторону этого бренного мира. О, как отчетливо вспомнил я при этих словах всё то, что мне рассказывал в своё время Бартлет Грин!.. Рабби Лёв коснулся моего плеча, чуть ниже ключицы… В том же месте… что и главарь ревенхедов много лет назад в подземелье Тауэра… И я увидел, увидел спокойными, невозмутимыми, безучастными глазами старого адепта: моя жена Яна стоит перед Келли на коленях… Она унижается ради меня… Всё это происходит в доме доктора Гаека на рынке… Келли хочет взломать сундук, в котором хранятся книга и шары Святого Дунстана, и под покровом ночи вместе со своей добычей исчезнуть из Праги, бросив меня на произвол судьбы. Стоя на коленях, Яна не дает ему подойти к сундуку, ключ от которого вне досягаемости грабителя: он всегда при мне. Она торгуется с этим подонком, умоляет его, бессильная предпринять что либо иное…

Я… усмехаюсь!

Келли приводит самые немыслимые доводы. Грубые угрозы сменяются коварной хитростью, холодный расчет — попытками разжалобить… Он ставит условия. Яна соглашается на всё. Предатель бросает жадный взгляд на мою жену… Она по прежнему на коленях, платок на груди сбился… Яна хочет его поправить, но Келли останавливает её руку… Заглядывает за вырез… Огонь вспыхивает в его мышиных глазках…

Я… усмехаюсь.

Келли подхватывает Яну на руки. Его объятия похотливы и бесстыдны… Яна слабо сопротивляется: страх за меня парализует её волю.

Я… усмехаюсь.

Келли поддается на уговоры: всё дальнейшее — как решит Зелёный Ангел, и заставляет Яну поклясться, что так же, как и он, до и после смерти будет беспрекословно подчиняться любым приказаниям Ангела. Лишь в этом случае, угрожающе говорит он, есть хоть какая то надежда на спасение… Яна клянется. Страх делает её лицо мертвенно бледным…