Говард Ф.Лавкрафт

Зов Ктулху

и, по всей видимости, весьма древнюю

каменную фигурку, происхождение которой было ему неизвестно.

Не стоит думать, что инспектор Легресс хоть в какой-то степени

интересовался археологией. Напротив, его желание получить консультацию

объяснялось чисто профессиональными соображениями. Эта статуэтка, идол,

фетиш, или что-то еще; была конфискована в болотистых лесах южнее Нового

Орлеана во время облавы на сборище, как предполагалось -- колдовское; причем

обряды, связанные с ним, были столь отвратительны и изощрены, что полиция не

могла отнестись к ним иначе, как к некоему темному культу, доселе совершенно

неизвестному и куда более дьявольскому, чем самые мрачные африканские

колдовские секты. По поводу его истоков, кроме отрывочных и

малоправдоподобных сведений, полученных от задержанных участников церемонии,

ничего не было выяснено; поэтому полиция была заинтересована в любых

сведениях, любых суждениях специалистов, которые помогли бы объяснить

устрашающий символ и, благодаря ему, добраться до первоисточников культа.

Инспектор Легресс был явно не готов к тому впечатлению, которое

произвело его сообщение. Одного вида привезенной им вещицы оказалось

достаточно, чтобы привести всех собравшихся ученых мужей в состояние

сильнейшего возбуждения, они тут же столпились вокруг гостя, уставившись на

маленькую фигурку, крайняя необычность которой, наряду с ее явной

принадлежностью к глубокой древности, свидетельствовала о возможности

заглянуть в доселе неизвестные и потому захватывающие горизонты античности.

Рука неизвестного скульптора вдохнула жизнь в этот жуткого вида объект;

и вместе с тем в тусклую зеленоватую поверхность неизвестного камня были,

казалось, вписаны века и даже целые тысячелетия.

Фигурка, медленно переходившая из рук в руки и подвергавшаяся

тщательному осмотру, имела семь-восемь дюймов в высоту. Она изображала

монстра, очертания которого смутно напоминали антропоидные, однако у него

была голова осьминога, лицо представляло собой массу щупалец, тело было

чешуйчатым, гигантские когти на передних и задних лапах, а сзади -- длинные,

узкие крылья. Это создание, которое казалось исполненным губительного

противоестественного зла, имело тучное и дородное сложение и сидело на

корточках на прямоугольной подставке или пьедестале, покрытом неизвестными

иероглифами. Кончики крыльев касались заднего края подставки, седалище

занимало ее центр, в то время как длинные кривые когти скрюченных задних лап

вцепились в передний край подставки и протянулись под ее дно на четверть

длины. Голова монстра была наклонена вперед, так, что кончики лицевых

щупалец касались верхушек огромных передних когтей, которые обхватывали

приподнятые колени. Существо это казалось аномально живым и, так как

происхождение его было совершенно неизвестным, тем более страшным.

Запредельный возраст этого предмета был очевиден; и в то же время ни одной

ниточкой не была связана эта вещица ни с каким известным видом искусства

времен начала цивилизации -- так же, впрочем, как и любого другого периода.

Даже материал, из которого была изготовлена фигурка, остался загадкой,

поскольку зеленовато-черный камень с золотыми и радужными крапинками и

прожилками не напоминал ничего из известного в геологии или минералогии.

Письмена вдоль основания тоже поставили всех в тупик: никто из

присутствовавших не мог соотнести их с известными лингвистическими формами

несмотря на то, что здесь собралось не менее половины мировых экспертов в

этой области. Иероглифы эти, как по форме, так и по содержанию, принадлежали

к чему-то страшно далекому и отличному от нашего человеческого мира; они

выглядели напоминанием о древних и неосвященных циклах жизни, в которых нам

и нашим представлениям не было места.

И все-таки, пока присутствующие ученые безнадежно качали головами и

признавали свое бессилие перед лицом задачи, поставленной инспектором,

нашелся в этом собрании человек, увидевший штрихи причудливой близости,

смутного сходства этой фигурки монстра и письменных форм, его сопровождающих

и того события, свидетелем которого он был, и о котором рассказал с

некоторой неуверенностью. Им оказался ныне покойный профессор Уильям Чэннинг