бездну истошного и
рыдающего безумия. И помни об Иных богах, они могущественны, безрассудны и
ужасны и таятся во внешних безднах. Лучше избегать встречи с ними.
Хей!А-шанта ниг Иди! Пришли земных богов обратно в их обитель на
неведомом Кадате, и моли небо, чтобы никогда не встречать меня ни в одном из
моих тысяч обличий. Прощай, Рэндольф Картер, и будь осторожен, ибо я и есть
Ньярлатотеп, ползучий хаос!
Рэндольф Картер оседлал птицу шантак и, сбившись с дыхания и испытывая
сильное головокружение, со свистом улетел в небесную бездну навстречу
холодному сиянию северной звезды Веги, и лишь раз бросил взгляд через плечо
на хаотично громоздящиеся башни ониксового кошмара, в котором по-прежнему
смутно сиял одинокий свет из окна высоко над облаками земного сновидческого
мира. Мимо проносились огромные полипообразные исчадия и незримые крылья
надсадно хлопали во мраке, но он крепко держался за мерзкую гриву чудовищной
лошадиноголовой чешуйчатой птицы. Звезды в выси стали кривляться, сорвались
со своих привычных мест и выстроились в причудливые знаки судьбы, которых ни
один смертный почему-то ранее не замечал и не боялся. А ветры бездонных
бездн ревом возвещали о смутном мраке и космическом одиночестве.
А потом сверкающую бездну впереди прорезало, словно грозное знамение
беды, безмолвие, и все ветры и чудовищные исчадия растаяли во мраке, как
исчезают с первым лучом рассвета ночные твари. Издалека, дрожа на волнах,
которые вдруг с ужасающей осязаемостью возникли из золотых клочков туманов,
донеслись далекие звуки мелодии, струившейся невнятными и неслыханными в
земном небе аккордами. И когда музыка зазвучала громче, шантак навострила
уши и рванулась вперед, равно и Картер с превеликим вниманием старался
уловить каждый звук, столь сладкий его слуху. То была песня, но пел ее не
голос. Ее пели сама ночь и небесные сферы, и эта песня возникла в древнюю
пору рождения космоса и Ньярлатотепа, и Иных богов.
Птица шантак летела все быстрее, и все ниже пригибался к ее спине
наездник, опьяненный чудом мелодии бездны и завороженный хрустальными
извивами космической магии. И потом запоздало ему воспомнилось грозное
предостережение исчадия зла, сардоническое предупреждение демонического
посланника, который наказал искателю опасаться безумия этой песни. Не более
чем издевкой был предначертанный Ньярлатотепом путь его спасения в чудесном
предзакатном городе, не более чем в насмешку черный посланник открыл ему
тайну праздных богов, дорогу к которым он и сам бы мог с легкостью найти.
Ибо безумие и дикое отмщение бездны -- вот единственные дары Ньярлатотепа
самонадеянным смертным, и хотя наездник с безумным усилием пытался
поворотить своего летучего возницу, с насмешливым клекотом птица шантак
продолжала неумолимо нестись вперед, в злонамеренной радости хлопая
гигантскими перепончатыми крыльями, держа путь прямо к тем богомерзким
провалам, куда не долетают сны, в тот предельный аморфный хаос нижних
пределов естества, где бурлит и богохульствует в средоточии бесконечности
неразумный султан демонов Азатот, чье имя никто не смеет произнести вслух.
Неукоснительно следуя приказу мерзкого посланца зла, дьявольская птица
мчалась вперед, врезаясь в легионы бесформенных обитателей мрака и
неосязаемые сонмы мельтешащих тварей, которые тянули к ней свои когтистые
цепкие лапы, то были безымянные отродья Иных богов, такие же слепые и
неразумные и охваченные лишь неизбывной жаждой и гладом.
Вперед, неуклонно вперед, с радостным клекотом приветствуя хохот и
истерические вопли, в которые преобразилась песнь ночи и небесных сфер,
чешуйчатокрылое чудовище несло своего беспомощного наездника, вспарывая,
казалось бы, конечный окоем неба и минуя запредельные бездны, оставляя
позади звезды и материальные пространства и метеором несясь сквозь кромешный
хаос к непостижимым темным покоям вне времени, где под приглушенный
умопомрачительный бой богомерзких барабанов и тонкое монотонное завывание
сатанинских флейт растекся бесформенной массой вечно жующий и вечно
ненасытный Азатот.
Вперед -- вперед сквозь крики и вопли, сквозь кишащие мерзкими
обитателями черные провалы, -- и вдруг из какой-то далекой благословенной
дали обреченному Рэндольфу Картеру явились образ и мысль. Чересчур
изощренной