Говард Лавкрафт

Хребты безумия

напомнив, в каком страшном

виде предстал перед нашими взорами лагерь Лейка и сколько всего там исчезло:

одинокий безумец мог совершить невозможное -- перевалить через эти

гигантские хребты и, подобно нам, войти в каменный первобытный лабиринт...

Но, поверяя друг другу свои догадки, мы не приходили к единому мнению.

Стоя на месте, мы в целях экономии потушили фонарик и только тогда заметили,

что в темноте чуть брезжится -- это сверху просачивался свет. Непроизвольно

двинулись дальше, включая теперь фонарик лишь изредка, чтобы убедиться, что

идем в нужном направлении. Неприятный осадок от недавних следов не покидал

нас, тем более что запах бензина становился все сильнее. Разруха

усиливалась, мы спотыкались на каждом шагу, и вскоре поняли, что впереди

тупик. Наши пессимистические прогнозы оправдались, и виной была та глубокая

расщелина, которую мы заметили еще с воздуха. Проход к туннелю был завален

-- даже к выходу не пробраться.

Зажженный фонарик высветил на стенах глухого коридора очередную серию

барельефов и несколько дверных проемов, заваленных в разной степени

каменными обломками. Из одного доносился острый запах бензина, почти

заглушая другой запах. Приглядевшись, мы обратили внимание, что обломков и

прочего мусора там поменьше, причем создавалось впечатление, что проход

расчистили совсем недавно. Сомнений не было -- путь к неведомому монстру

лежал через эту дверь. Думаю, всякий поймет, что нам потребовалось изрядно

потоптаться на пороге, прежде чем решиться войти.

Когда же мы все-таки ступили под эту черную арку, то первым чувством

было недоумение. В этой уединенной замусоренной комнате -- абсолютно

квадратной, длина каждой из покрытых все теми же барельефами стен равнялась

примерно двадцати футам,-- не было ничего необычного, и мы инстинктивно

закрутили головами, ища прохода дальше. Но тут зоркие глаза Денфорта

различили в углу какой-то беспорядок, и мы разом включили оба фонарика.

Зрелище было самым заурядным, но говорило о многом, и тут меня опять тянет

оборвать рассказ. На слегка притоптанном мусоре что-то валялось, там же,

судя по всему, недавно пролили изрядное количество бензина, от него,

несмотря на несколько разреженный воздух, ел резкий запах. Короче говоря,

здесь недавно устроили привал некие существа, так же, как и мы, стремящиеся

попасть в туннель и точно так же остановленные непредвиденным завалом.

Скажу прямо. Все разбросанные вещи были похищены из лагеря Лейка --

консервные банки, открытые непередаваемо варварским способом, как и на месте

трагедии; обгоревшие спички; три иллюстрированные книги в грязных пятнах

непонятного происхождения; пустой пузырек из-под чернил с цветной этикеткой;

сломанная авторучка; искромсанные палатка и меховая куртка; использованная

электрическая батарейка с приложенной инструкцией; коробка от обогревателя и

множество мятой бумаги. От одного этого голова могла пойти кругом, но когда

мы подняли и расправили несколько бумажек, то поняли, что самое худшее

ожидало нас здесь. Еще в лагере Лейка нас поразил вид уцелевших бумаг,

испещренных странными пятнами, но то, что предстало нашим взорам в подземном

склепе кошмарного города, было абсолютно невыносимо.

Сойдя с ума, Гедни мог, конечно, подражая точечному орнаменту на

зеленоватых камнях, воспроизвести такие же узоры на отвратительных,

невероятных пятиугольных могилах, а затем повторить их тут, на этих листках;

поспешные грубые зарисовки тоже могли быть делом его рук; мог он составить и

приблизительный план места и наметить путь от обозначенного кружком

ориентира, лежащего в стороне от нашего маршрута,-- громадной

башни-цилиндра, постоянно встречавшейся на барельефах, с самолета она нам

виделась громадной круглой ямой-- до этого пятиугольного здания и дальше, до

самого выхода в туннель.

Он мог, повторяю, начертить какой- никакой план, ведь, несомненно,

источником для него, так же как и для наших наметок, послужили все те же

барельефы в ледяном лабиринте, но разве сумел бы дилетант воспроизвести эту

неподражаемую манеру рисунка: ведь, несмотря на явную поспешность и даже

небрежность зарисовок, манера эта ощущалась сразу и намного превосходила

декадентский рисунок поздних барельефов. Здесь чувствовалась характерная