Говард Ф.Лавкрафт

Единственный наследник

ибо в

противном случае он стал бы откровенным посмешищем в глазах своих ученых

коллег.

Многие бумаги содержали пространные ссылки на различные события, причем

манера изложения не оставляла никаких сомнений в том, что описанные случаи

произошли с самим рассказчиком. Все они были датированы не позднее чем 1850

годом; иногда на документе вместо года было обозначено десятилетие. Я вновь

без труда угадал характерный почерк доктора, и это исключая, разумеется,

возможность того, что Шарьер просто переписал своей рукой чужие заметки

явилось для меня почти неопровержимым доказательством ошибочности моих

предположений относительно возраста доктора. Было совершенно очевидно, что

он умер отнюдь не в восьмидесятилетнем, но в куда как более преклонном

возрасте, и уже от одной этой мысли мне стало не по себе я в очередной раз

вспомнил о жившем в XVII веке предшественнике покойного хирурга.

Здесь можно было подвести кое-какие итоги. В соответствии с моими

выводами, гипотеза доктора Шарьера, в которую он столь фанатично уверовал,

заключалась в том, что с помощью особых хирургических операций и неких

таинственных ритуалов можно было значительно на сто пятьдесят и даже двести

лет удлинить короткую человеческую жизнь, то есть сделать ее равной по

продолжительности веку крокодилов, ящериц и прочих ползучих гадов.

Необходимым условием для этого являлся период своеобразного

полубессознательного оцепенения, проводимый в каком-нибудь сыром, темном

месте, где шло вызревание иного уже организма и обретение им новых

физиологических характеристик. По завершении означенного периода подопытный

индивидуум вновь возвращался к жизни, однако глубокие внешние и внутренние

изменения, явившиеся результатом операции, сопутствовавших ей колдовских

обрядов и анабиоза, вынуждали его вести качественно иной, отличный от

прежнего, образ жизни. Для подтверждения этой гипотезы доктор Шарьер собрал

обширную коллекцию сказок, легенд и мифов, но наиболее впечатляющим

доказательством своей правоты он, безусловно, считал подборку упоминаний о

людях-мутантах, живших в последние двести девяносто лет нет, даже двести

девяносто один год, если быть точным. Уточнение этой внушительной цифры

оказалось вовсе небесполезным, ибо некоторое время спустя я с замиранием

сердца обнаружил, что именно столько времени двести девяносто один год

пролегло между датами рождения Шарьера-первого и смерти Шарьера-второго.

Размышляя над гипотезой доктора Шарьера, я проникся невольным уважением

к ее необычности и дерзновенности. В то же время нельзя было не отметить,

что ей явно недоставало строгого научного подхода и сколько-нибудь

убедительных доказательств все эти намеки, недомолвки и устрашающие

предположения вполне могли сойти для досужего любителя страшных историй, но

вряд ли были способны пробудить искренний интерес у настоящего ученого,

опирающегося на факты и реальные законы бытия, а не на мистику.

С каждым днем я все глубже и глубже погружался в пучину этой безумной

теории; и не случись однажды событие, речь о котором пойдет ниже, я

преспокойно остался бы в доме на Бенефит-стрит еще Бог весть на какой срок и

продолжал бы свои скрупулезные поиски истины. Но я навсегда покинул это

жуткое обиталище и тем самым бросил его на произвол судьбы, ибо последний

отпрыск рода Шарьеров сейчас я знаю это точно никогда больше не явится в

Провидено с притязаниями на дом, который будет передан городским властям и

разрушен до основания.

Надеюсь, я достаточно заинтриговал вас этим не слишком вразумительным

пассажем а теперь попытаюсь как можно более подробно описать происшедшее.

Итак, рассматривая "находки" доктора Шарьера, я вдруг ощутил на себе чей-то

пристальный взгляд такую защитную реакцию организма некоторые любят называть

"шестым чувством". Соблазн обернуться был велик, но я пересилил себя; открыв

крышку часов, я поймал на ее зеркальную поверхность отражение находившегося

позади меня окна и с содроганием увидел размытые очертания чудовищного

подобия человеческой физиономии. В испуге я тут же повернулся лицом к окну,

но в оконном проеме не было никого и ничего лишь какая-то тень мелькнула и

исчезла в зарослях старого кустарника. А потом... Боже, я до сих пор не могу