Говард Ф.Лавкрафт

За гранью времен

усталость, прилег на

песок и незаметно для себя задремал. Тут мне и приснился самый ужасный сон

из всех мною виденных за эти годы. Когда же я был разбужен стремительно

налетевшим бешеным порывом ветра, мои натянутые до предела нервы не

выдержали. Я в панике пустился бежать наугад, не разбирая дороги, запинаясь,

падая и разрывая одежду о выступы полузасыпанных песком каменных блоков, в

результате чего и приобрел столь плачевный вид. Должно быть, я проспал

довольно долго, судя по тому, что сейчас было уже утро.

Я не вдавался в подробности относительно мною увиденного -- будь то

наяву или во сне -- и был крайне сдержан, когда речь заходила на эту тему.

Однако я заявил о необходимости изменить план дальнейших работ и настаивал

на том, чтобы не продолжать раскопки в северо-восточном направлении.

Аргументация моя была не очень-то убедительной -- я ссылался на

постепенное уменьшение числа блоков, на нежелание раздражать и пугать

суеверных рабочих, на возможное сокращение поступающих из колледжа средств и

на другие столь же нелепые и не относящиеся к делу вещи. Как и следовало

ожидать, никто не воспринял всерьез мои слова -- даже мой сын, который был

заметно обеспокоен состоянием моего здоровья.

Весь следующий день я провел в лагере или его окрестностях, ни разу не

приблизившись к месту проведения раскопок. Я решил как можно скорее

возвратиться домой, поскольку не мог больше поручиться за своя нервы, и взял

с Уингейта обещание перевезти меня самолетом в Перт -- около тысячи миль на

юго- запад отсюда -- сразу же после завершения им воздушной разведки того

участка пустыни, где я накануне провел ночь.

Я рассуждал следующим образом: если ему удастся обнаружить какие-либо

признаки того, что я видел ночью, я -- невзирая на риск быть осмеянным --

категорически воспротивлюсь продолжению раскопок. В этом случае на моей

стороне наверняка окажутся рабочие, и без того уже напуганные зловещими

предсказаниями туземцев. Поддавшись на мои уговоры, сын вскоре после обеда

совершил облет указанного района, не найдя там абсолютно ничего интересного.

Вновь повторилась та же история, что и с базальтовым блоком -- движение

песков начисто скрыло все следы. В тот момент я даже пожалел, что утерял во

время бегства одно вещественное доказательство -- сейчас я благословляю эту

потерю, позволившую мне надеяться на иллюзорность моих ночных впечатлений.

Дай Бог, чтобы эта дьявольская бездна никогда и ни перед кем больше не

открылась.

Уингейт доставил меня в Перт 20 июля, отказавшись, однако, свернуть

экспедицию и возвратиться в Америку вместе со мной. Он пробыл в городе до

25-го, дождавшись отплытия моего парохода. Сейчас, сидя в каюте

"Императрицы", я снова и снова обдумываю случившееся и каждый раз прихожу к

выводу, что по крайней мере он, мой сын, должен знать все. Последующая

судьба этих записок будет зависеть только от него.

В то же время в расчете на возможного постороннего читателя,

незнакомого с предысторией описываемых событий, я начал свое повествование

издалека и вот только теперь подхожу к рассказу о том, что я увидел за

несколько страшных часов, проведенных в ту ночь за пределами лагеря.

Влекомый, казалось, какой-то неумолимой силой, я шел прямо на

северо-восток по залитой лунным светом пустыне. То и дело мне попадались на

глаза торчавшие из песка обломки монументальных сооружений -- свидетели

неизмеримо далеких времен и канувших в вечность цивилизаций. Один лишь вид

этих чудовищных глыб действовал на меня угнетающе; я постоянно возвращался

мыслями к своим снам, к дремучим легендам, служившим им первоосновой, и к

навязчивым страхам, которые порождала эта пустыня в умах суеверных туземцев

и даже многих местных жителей из числа европейцев.

Я шел, не отклоняясь от взятого направления, как будто имел впереди

обозначенную кем-то цель; дикие фантазии, неясные побуждения и обрывки

псевдовоспоминаний кружились в моей голове сплошным хороводом. Я думал о

странно знакомых мне очертаниях, увиденных однажды моим сыном с воздуха -- я

как- будто нащупал дверцу в глухой стене, перегораживавшей мою память, но

чужая, неведомая сила препятствовала моему проникновению в запретную

область.

Ночь была тиха и неподвижна, мертвенно-бледные валы песка плавно