Говард Ф.Лавкрафт

Комната с заколоченными ставнями

- Люк! Люк! Ты слышишь? Повесь трубку!

- Она лезет в окно! орал обезумевший от страха Люк. Выбила стекло!

Боже! Боже! Не оставь же меня! О, эта рука! Какая жуткая ручища! Боже! Какая

у нее морда!..

Голос Люка перешел в леденящий душу вопль. В трубке послышался звон

разбитого стекла и треск дерева, а затем все внезапно стихло и в доме Люка

Лэнга, и на телефонной линии. Но уже секунду спустя хор голосов взорвался

вновь:

- Скорее на помощь!

- Встречаемся у Бишопов.

- Ну, попадись мне сейчас в руки Эбнер Уэтли! Невероятная, жуткая

догадка парализовала его мозг. С великим трудом он заставил себя оторвать

трубку от уха, опустить ее на рычаг и отключиться от воющего телефонного

бедлама. Он был расстроен и напуган. Оказывается, деревенские жители всерьез

считали его виновником происходивших в округе ужасов, и он интуитивно

чувствовал, что эти подозрения имели под собой нечто большее, нежели

традиционную неприязнь к чужаку.

Он и думать не хотел о том, что происходило сейчас в доме Люка Лэнга да

и в других данвичских домах, однако искаженный предсмертным ужасом голос

Люка все еще звучал у него в ушах. Бежать, бежать отсюда как можно скорее

эта мысль сверлила ему мозг, не давая ни секунды покоя... А невыполненные

обязательства перед покойным Лютером?.. Бог с ними, с этими распроклятыми

обязательствами тем более, что кое-что все-таки сделано: он просмотрел все

дедовские бумаги, за исключением книг; он договорился с эйлсберийскими

плотниками о сносе мельницы; а что касается продажи этого дряхлого особняка,

то это можно сделать через какое-нибудь агентство по продаже недвижимости.

Бросившись в спальню и лихорадочно растолкав по чемоданам свои вещи, он

отнес их в машину. Кажется, ничего не забыто, в том числе и дневник Лютера,

так что можно трогаться в путь. Но следом за этой мыслью у него возникла

другая: а почему, собственно? Почему он должен тайно, по-воровски, убегать

отсюда? За ним нет никакой вины и пусть кто-нибудь попытается доказать

обратное. Он вернулся в дом, и, устроившись за кухонным столом, достал из

кармана письмо деда Лютера. В доме стояла тишина, которую нарушал лишь

доносившийся снаружи кошмарный хор лягушек и козодоев. Но на сей раз Эбнеру

было не до ночных криков он с головой погрузился в содержание дедовского

послания.

Это письмо он уже перечитывал, наверное, в сотый раз, но от этого оно

не становились понятнее. Что, например, означала фраза "Но тут дело не

только во мне", которую Лютер написал при упоминании о безумии рода Уэтли?

Ведь сам-то он до конца дней своих сохранил здравый ум. Жена Лютера

скончалась задолго до рождения Эбнера, тетя Джулия умерла молодой девушкой,

а что касается матери Эбнера, то ее жизнь ничем не была запятнана.

Оставалась тетя Сари. В чем же состояло ее безумие? Ведь именно ее имел в

виду Лютер, когда писал о том, что род Уэтли поражен безумием. За какие

деяния старик заточил ее в комнату с заколоченными ставнями, откуда она так

и не вышла живой?

И что скрывалось за странной просьбой убить какое бы то ни было живое

существо, которое встретится ему, Эбнеру, на мельнице? "Неважно, какой оно

будет величины и какого обличья..." Даже если это всего-навсего безобидная

жаба? Паук? Муха? Черт бы побрал этого Лютера Уэтли с его манерой говорить

загадками, что уже само по себе выглядит как вызов нормальному образованному

человеку. А может, старик все же считал Эбнера жертвой "суеверия учености"?

Но, Боже правый, ведь старая мельница кишмя кишела жуками, пауками,

сороконожками, долгоножками и прочими подобными тварями; кроме того, там,

несомненно, обитали и мыши. Неужели Лютер Уэтли всерьез предлагал своему

внуку уничтожить всю эту живность?

Внезапно за его спиной послышался звон разбитого стекла и раздался

глухой стук, как будто на пол упало что-то тяжелое. Эбнер вскочил на ноги и

бросился к окну, но злоумышленник уже успел скрыться в кромешной тьме

безлунной ночи, и до ушей Эбнера донесся только быстрый удаляющийся топот

ног.

На полу вперемешку с осколками стекла лежал внушительных размеров

булыжник, к которому куском обычной бечевки, что используется в магазинах и

лавках, был привязан сложенный в несколько слоев клочок оберточной бумаги.