Говард Ф.Лавкрафт

Комната с заколоченными ставнями

В сумерки унылая необитаемая местность, лежащая на подступах к местечку

Данвич, что на севере штата Массачусетс, кажется еще более неприветливой и

угрюмой, нежели днем. Надвигающаяся темнота придает бесплодным полям и в

изобилии разбросанным на них округлым пригоркам какой-то странный,

совершенно неестественный для сельской стороны облик, окрашивая в

настороженно-враждебные тона старые кряжистые деревья с растрескавшимися

стволами и неимоверно густыми кронами, узкую пыльную дорогу, окаймленную

кое-где развалинами каменных стен и буйными зарослями шиповника,

многочисленные болота с их мириадами светляков и призывными криками

козодоев, которым вторят пронзительные песни жаб и непрестанное кваканье

лягушек, и извивы верховьев Мискатоника, откуда его темные воды начинают

свой путь к океану. Мрачный ландшафт и окутывающие его сумерки так

неотвратимо наваливаются на плечи всякого случайно или намеренно забредшего

сюда одинокого путника, что он начинает чувствовать себя пленником этой

суровой местности и в глубине души уже не надеется на счастливое

избавление...

Все это в полной мере ощутил Эбнер Уэтли, державший путь в Данвич, и

нельзя сказать, что эти чувства были абсолютно незнакомы ему нет, он еще

помнил свои далекие детские годы, помнил, как охваченный ужасом бежал в

объятия матери и кричал, чтобы она увезла его прочь из Данвича и от дедушки

Лютера. Как давно это было! И тем не менее окрестности Данвича снова вызвали

в его душе какую-то неясную тревогу, перекликавшуюся с прежними детскими

страхами вызвали, несмотря на то, что после многих лет, проведенных в

Лондоне, Каире и Сорбонне, в нем ничего не осталось от того робкого

мальчика, который, замирая от страха, переступил когда-то порог невообразимо

старого дома с примыкавшей к нему мельницей, где жил его дед Лютер Уэтли.

Долгие годы разлуки с родными местам внезапно отступили прочь, будто их и не

было вовсе.

Эбнер вздохнул про себя, вспомнив о своих родных. Все они давно уже

умерли и мать, и старый Лютер Уэтли, и тетя Сари, которую он ни разу не

видел, хотя точно знал, что она очень долго жила в этом стоявшем на берегу

Мискатоника доме. Да, тетя Сари так и осталась для него неразгаданной

тайной. Кое-что о ней могли порассказать противный кузен Уилбер и его не

менее гнусный братец, чьего имени Эбнер не мог припомнить, да только и их не

было уже в живых они погибли жуткой смертью на Часовом Холме... Эбнер

миновал скрипучий крытый мост, соединявший между собой берега Мискатоника, и

въехал в поселок, который за время его многолетнего отсутствия совершенно не

изменился все так же лежала под размытой тенью Круглой Горы его главная

улица, такими же трухлявыми выглядели его двускатные крыши и такими же

неухоженными стояли его дома; и даже для единственной на весь поселок лавки

не удосужились построить за все это время нового помещения она по-прежнему

располагалась в старой церквушке с обломанным шпилем. Эбнер невольно

вздрогнул, явственно ощутив дух всепобеждающего тлена, который мрачно и

торжествующе парил над Данвичем.

Свернув с главной улицы, он направил автомобиль по накатанной колее,

что шла вдоль реки. Старый дом показался довольно скоро. Он узнал его сразу

внушительное строение с мельничным колесом на обращенной к реке стороне.

Отныне этот дом был его, Эбнера, собственностью. Он вспомнил завещание, в

котором ему предписывалось занять дом "предпринять шаги, заключающие в себе

некоторые меры разрушающего свойства, кои не были исполнены мною". Более чем

странное условие, подумал Эбнер; впрочем, старик Лютер всегда отличался

самыми необъяснимыми причудами видимо, болезнетворный воздух Данвича оказал

на него необратимое пагубное воздействие.

Эбнер до сих пор не мог свыкнуться с мыслью о том, что после

нескончаемой череды лет жизни за границей он вновь очутился в этом Богом

забытом поселении очутился, чтобы исполнить волю своего покойного деда в

отношении какого-то никчемного имущества. Да и то сказать что еще, кроме

дедовского завещания, могло завлечь его сюда? К здешним своим родственникам

он не испытывал ни малейшей привязанности, да и те вряд ли были склонны

принять его с распростертыми объятиями, видя в нем посланца враждебного,