Говард Ф.Лавкрафт

Кошмар в Ред-Хуке

на их памяти не могло

сравниться по своему великолепию с этим празднеством, которое Сейдамы и

Герристены устроили им на удивление. Начиная с полудня, весь Флэтбуш был

запружен роскошными автомобилями, чьи разноцветные флажки весело развевались

на ветру, а имена многочисленых приглашенных, сопровождавших новобрачных на

пристань Кунард-Пиэр, если и не составляли украшение нью-йоркских светских

хроник, то, по крайней мере, регулярно фигурировали в них. В пять часов

прозвучали последние прощания; огромный трансатлантический лайнер медленно

отвалил от длинного причала и, неуклюже развернувшись носом на восток и

отдав буксирные концы, величественно направился в безбрежные водные

просторы, за которыми лежали все чудеса и соблазны Старого Света. К

наступлению сумерек лайнер вышел за пределы внешней гавани Нью-Йорка, и

припозднившиеся на прогулочной палубе пассажиры получили возможность вволю

полюбоваться отражением звезд на незамутненных водах океана.

Сейчас уже никто не может сказать, что именно гудок следовавшего

встречным курсом парового сухогруза или жуткий вопль, донесшийся с нижней

палубы первым нарушило мирное течение жизни на судне. Возможно, оба

прозвучали одновременно, но сейчас это уже не имеет никакого значения.

Кричали в каюте Сейдама, и вполне вероятно, что если бы матросу, взломавшему

дверь и поспешившему на помощь молодоженам, удалось сохранить рассудок, он

мог бы порассказать немало страных и ужасных вещей о том, что он там увидел.

Однако, этого ему не удалось издав душераздирающий крик, по громкости

превосходивший первые вопли жертв, он выскочил из каюты и принялся, завывая,

носиться по всему кораблю. Потребовалось немало труда, чтобы изловить его и

заковать в железо. Корабельный врач, минуту спустя вошедший в покои

новобрачных, избежал сей жалкой участи, но все последующие годы хранил

гробовое молчание относительно того, что предстало его взору в то роковое

мгновение. Исключением послужило одно-единственное письмо, которое он

отправил Мелоуну в Чепачет. В нем он подтвердил, что кошмарное происшествие

было запротоколировано как убийство, однако, естественно, ни в одном

полицейском протоколе не были засвидетельствованы такие очевидные пустяки,

как, например, глубокие царапины на шее миссис Сейдам, которые не могли быть

оставлены рукой ее супруга, да и вообще любой другой человеческой рукой, или

кроваво-красная надпись, некоторое время зловеще мерцавшая на стене каюты и

позднее восстановленная доктором по памяти как халдейское ЛИЛИТ . Стоило ли

обращать внимание на подобные вещи, которые, к тому же, через несколько

минут пропали без следа? Что же касается тела Сейдама, то врачу

потребовалось сделать над собой изрядное усилие, прежде чем он смог

приступить к осмотру омерзительных останков. В своем послании к Мелоуну

доктор сделал особый упор на то, что ему не довелось лицезреть саму ТВАРЬ.

За секунду до того, как он включил свет, за открытым иллюминатором каюты

промелькнула какая-то фосфорецирующая тень и в воздухе прозвучал слабый

отголосок дьявольского смешка, но ничего более определенного ему явлено не

было. Доказательством тому, утверждал доктор, может послужить тот факт, что

он все еще находится в здравом уме.

Несколько минут спустя внимание экипажа целиком переключилось на

подошедший вплотную к ним сухогруз. С парохода была спущена шлюпка, и вскоре

толпа смуглых, вызывающего вида оборванцев, облаченных в потрепанную форму

береговой полиции, уже карабкалась на борт лайнера, который ввиду всех этих

весьма необычных обстоятельств временно застопорил машины. Вновь прибывшие

тут же потребовали выдать им Сейдана или его тело как видно, они знали не

только о том, что он находится на борту, но и каким-то непостижимым образом

уже пронюхали о его смерти. В тот момент на капитанском мостике воцарилось

настоящее столпотворение, ибо два таких события, как доклад перепуганного

доктора об увиденном им в каюте и последовавшее непосредственно за ним дикое

требование невесть откуда взявшихся полицейских, могло поставить в тупик и

мудрейшего из мудрецов, а не то что простого служаку-моряка. Капитан все еще

колебался, не зная, как ему поступить, когда предводитель назойливых

визитеров, темнокожий араб с пухлыми губами, свидетельствовавшими о том, что