останавливались хотя внешний вид того же
Роберта как будто бы не, свидетельствовал об этом. Этот феномен показался
мне еще более странным, нежели обратное действие физических законов,
которое, как я думал, все же поддавалось теоретическому обоснованию с
помощью соответствующих математических выкладок. Но, наверное, самым важным
из сказанного тогда было то, что единственным выходом из этой дьявольской
зеркальной тюрьмы является вход в нее и что выйти оттуда без помощи извне
практически невозможно.
Следующей ночью я опять встретился во сне с Робертом. Сейчас он являлся
мне постоянно, каждый раз сообщая что-нибудь новое о месте своего заточения,
хотя порою его попытки общения со мной терпели неудачу, что приводило его в
настоящее отчаяние. Видимо, сказывались усталость, волнение или боязнь
чьего-либо вмешательства все это делало его речь неуклюжей, сумбурной и
затрудняло ее понимание.
Сразу оговорюсь, что, излагая сейчас вам все детали этой истории, я
вынужден дополнять сведения, полученные мною от Роберта во время наших
быстротечных умственных контактов, некоторыми фактами, прояснившимися позже,
ибо без них мой рассказ не будет полным. Передаваемая при посредстве
телепатии информация была фрагментарной и порою маловразумительной, но я с
маниакальным упорством анализировал каждую запечатлевшуюся в моей памяти
мелочь, классифицируя и сопоставляя все то, что было мне известно из
прошлого опыта, со сведениями, почерпнутыми во время сеансов телепатической
связи с моим воспитанником. Все эти три незабываемых дня мой мозг был
загружен исключительно анализом ситуации, в которой оказался Роберт, ибо,
как я твердо знал, только мои неустанные усилия в этом направлении могли
спасти мальчика и вернуть его в мир людей.
Четырехмерное пространство, чьим пленником стал Роберт, совсем не
походило на то, что обычно описывают в своих произведениях
фантасты-романтики неведомые бесконечные миры, их причудливые обитатели...
Нет, то была проекция различных участков нашего земного мира, которые лежали
в траектории неизвестных нам направлений пространства и которые могли быть
обнаружены только при строго определенных условиях. Это был совершенно
непривычный для нас фрагментарный, неосязаемый и разнородный мир: скопление
абсолютно невзаимосвязанных друг с другом декораций (это слово более чем
уместно для обозначения картин того мира) нечетких, беспорядочных,
накладывающихся одна на другую декораций; они напоминали образы смутных
ночных сновидений или, если угодно, контуры проекций нечетко настроенного
волшебного фонаря ускользающие визуальные образы, на фоне которых
происходила зазеркальная жизнь Роберта Грандисона.
Это фоновое оформление было совершенно эфемерным все эти стены, мебель,
деревья и прочее мальчик не мог потрогать руками: стоило ему только
протянуть к ним руки, как они тут же растворялись в пространстве. Все, что
окружало Роберта, было текучим, переменчивым и нематериальным. При ходьбе,
например, он видел поверхность, на которую опирались его ноги, будь то пол,
тропинка или зеленый газон, но когда он наклонялся, чтобы потрогать рукой
поверхность опоры, она непостижимым образом ускользала от него. При этом
сила сопротивления поверхности независимо от ее облика всегда была примерно
одинакова: это было некое давление, уравновешивающее то усилие, с которым
тело давило на опору своим весом. Что касается перемещений с одного уровня
высоты на другой, то они осуществлялись при помощи определенной
балансирующей силы то есть, когда Роберту нужно было подняться вверх, он не
преодолевал ступеньку за ступенькой, как это делаем мы, а просто плавно
всходил вверх по невидимому пандусу; таким же образом осуществлялось и
движение вниз.
Точно так же при движении по горизонтали Роберту не нужно было отмерять
шаги переход от одной декорации к другой представлял собой нечто вроде
плавного скольжения сквозь затененные участки пространства, где были
сфокусированы нагроможденные один на другой размытые контуры деталей
интерьера или пейзажа. Отличительной чертой всех перспектив зазеркального
мира являлось отсутствие каких бы то ни было мелких переходных объектов, а
такие предметы, как мебель или части растений, вызывали странное, неприятное
чувство настолько двусмысленным