Говард Ф.Лавкрафт

Погребенный с фараонами

руку Хефрена, точно такую, какая была у статуи в Египетском музее

у статуи, найденной в жутком входном храме. Теперь я поразился тому, что не

вскрикнул в свое время - когда заметил, что точно такие же руки были у

Абдула Раиса... Проклятая рука! Она была отвратительно ледяной и хотела

раздавить меня... о, этот холод и теснота саркофага... стужа и тяжесть

Египта незапамятных времен... Рука эта была самим Египтом, сумеречным и

замогильным... эта желтая лапа... и о Хефрене говорят такие вещи...

Тут я начал приходить в себя; во всяком случае, теперь я уже не всецело

находился во власти грез. Я вспомнил и поединок на вершине пирамиды, и

нападение вероломных бедуинов, и жуткий спуск на веревке в бездну колодца,

прорубленного в скале, и бешеные взлеты и падения в ледяной пустыне,

источающей гнилостное благоухание. Я понял, что лежу на сыром каменном полу

и что веревки впиваются в меня с прежней силой. Было очень холодно, и мне

чудилось, будто меня овевает некое тлетворное дуновение. Раны и ушибы,

причиненные мне неровными стенами каменной шахты, нестерпимо ныли и жгли,

болезненность их усугублялась какой-то особенной едкостью упомянутого

сквозняка, и поэтому одной попытки пошевелиться хватило, чтобы все мое тело

пронзило мучительной пульсирующей болью.

Ворочаясь, я ощутил натяжение веревки и сделал вывод, что верхний ее

конец по-прежнему выходит на поверхность. Находится ли он в руках арабов или

нет, я не знал; не ведал я и того, на какой глубине нахожусь. Я знал

наверняка лишь одно: что меня окружает совершенно или почти беспросветный

мрак, ибо ни единый луч лунного света не проникал сквозь мою повязку. С

другой стороны, я не настолько доверял своим чувствам, чтобы ощущение

большой продолжительности спуска, испытанное мною, принимать за

свидетельство непомерной глубины.

Исходя из того, что я, судя по всему, находился в довольно просторном

помещении, имеющем выход на поверхность через отверстие, расположенное прямо

над моей головой, можно было предположить, что темницей для меня послужил

погребенный глубоко под землей храм старины Хефрена, тот, что называют

Храмом Сфинкса; возможно, я попал в один из тех коридоров, которые скрыли от

нас наши гиды в ходе утренней экскурсии и откуда я бы легко смог выбраться,

если бы мне удалось найти дорогу к запертому входу в коридор. В любом

случае, мне предстояло блуждать по лабиринту, но вряд ли настоящая ситуация

была труднее тех, в которые я уже не раз попадал.

Первым делом, однако, следовало избавиться от веревки, кляпа и повязки

на глазах. Я полагал, что операция эта не представит для меня большой

сложности, поскольку за время моей долгой и разнообразной карьеры в качестве

артиста-эскаписта гораздо более изощренные эксперты, нежели эти арабы,

испробовали на мне весь мировой ассортимент уз, пут и оков и ни разу не

преуспели в состязании с моими методами. Потом я вдруг сообразил, что когда

я начну освобождаться от веревки, она придет в движение, и арабы, если они,

конечно, держат в руках ее конец, поймут, что я пытаюсь сбежать, и встанут у

входа, чтобы встретить и атаковать меня там. Правда, соображение это имело

вес лишь в том случае, если я действительно находился в хефреновском Храме

Сфинкса. Отверстие в потолке, где бы оно ни скрывалось, вряд ли могло

находиться на слишком большом расстоянии от современного входа рядом со

Сфинксом, если, конечно, речь вообще могла идти о каких-либо значительных

дистанциях, ибо площадь, известная посетителям пирамид, отнюдь не велика. Во

время своего дневного паломничества я не заметил ничего похожего на такое

отверстие, но вещи такого рода очень легко проглядеть среди песчаных

заносов.

Скорчившись на каменном полу со связанными руками и ногами и предаваясь

вышеописанным размышлениям, я почти забыл обо всех ужасах своего

бесконечного падения в пропасть и головокружительных пещерных маневров,

которые еще совсем недавно довели меня до беспамятства. Мысли мои были

заняты лишь одним: как перехитрить арабов. И тогда я решил немедленно

приступить к делу и освободиться от пут как можно скорее и не натягивая

веревки, чтобы не дать арабам даже намека на то, что я пытаюсь сбежать.

Принять решение, однако, оказалось намного легче, чем осуществить его.