части чердака над самой
комнатой Джилмена, юноша замирал в ужасе, как если бы предчувствовал нечто
страшное, только и дожидающееся своего часа, чтобы окончательно завладеть
его разумом.
Сновидения Джилмена полностью вышли за пределы нормального; он
догадывался, что причиной тому послужило одновременное чересчур глубокое
изучение математики и определенных разделов древнего фольклора. Слишком
много размышлял он над возможностью существования таинственных пространств,
что, как подсказывали математические формулы, должны были находиться вне
известного нам трехмерного мира. Слишком много размышлял он о том, могла ли
старая Кеция Мейсон -- ведомая, несомненно, силами, превосходящими
человеческий разум, -- найти способ проникнуть в эти неведомые пространства.
Пожелтевшие от времени страницы судебных протоколов сохранили слишком много
дьявольски красноречивых свидетельств как самой колдуньи, так и ее
обвинителей о существовании явлений, лежащих вне сферы чувственного опыта
человека. Описания сказочного спутника ведьмы, подвижного косматого зверька,
были невероятно реалистичны, несмотря даже на откровенную фантастичность
некоторых деталей.
Косматая тварь, размером не более крупной крысы, была известна в городе
под именем Бурого Дженкина и являлась, видимо, порождением небывалого случая
массовой галлюцинации; так в 1692 не менее одиннадцати человек под присягой
утверждали, что видели ее собственными глазами. Сохранились и более поздние,
совершенно независимые свидетельства; поражала невероятная способная
привести в замешательство степень их сходства. Очевидцы рассказывали, что
зверек покрыт длинной шерстью, по форме сходен с крысой, имеет необыкновенно
острые зубы; мордочка его, снизу и по бокам также поросшая шерстью,
удивительно напоминает болезненно сморщенное человеческое лицо, а крошечные
лапки выглядят как миниатюрная копия человеческих кистей. Говорили также,
что мерзкая тварь выполняет обязанности посыльного от старой Кеции к
дьяволу, а питается она якобы кровью самой ведьмы, подобно тому, как это
делают вампиры. Голос отвратительного существа, по словам слышавших его,
представляет собой невообразимо отвратительный писк, но, тем не менее,
говорит оно на всех известных языках. Ни одно из невероятных чудовищ,
являвшихся Джилмену в беспокойных снах, не наполняло его душу таким смрадом
и омерзением, как этот ужасный крошечный гибрид; ни один из ночных образов,
переселившихся в воспаленный мозг юноши со страниц древних хроник и из
рассказов его современников, не вызывал у него тысячной доли того страха и
отвращения, какие внушала маленькая тварь, без устали сновавшая в его
видениях.
Чаще всего во сне Джилмену представлялось, что он погружается в
какую-то пропасть, бездну, наполненную странным сумрачным светом, исходившим
из невидимого источника, и невероятно искаженными звуками. Невозможно было
составить хоть сколько-нибудь отчетливое представление о материальных и
гравитационных свойствах окружавшего хаоса или о его воздействии на самого
Джилмена. Юноша всегда ощущал во сне, что каким-то образом движется --
отчасти по своей воле, отчасти подчиняясь смутному импульсу извне -- но
никак не мог определить характер своих перемещений: он не шел, не
карабкался, не летел, не плыл и не полз. О том, что, собственно, с ним
происходило, Джилмен не мог судить с достаточной уверенностью, поскольку
необъяснимое искажение перспективы лишало его возможности видеть собственное
тело, руки или ноги; при этом он чувствовал, как весь его организм
претерпевает удивительную трансформацию, словно он был изображен в какой-то
косой проекции, хотя и сохранял странное карикатурное сходство с тем, что
было Джилменом в нормальном мире.
Пропасти ночных видений отнюдь не пустовали -- они были заполнены
скоплениями какого-то вещества совершенно невероятной формы и неестественно
резкой окраски: некоторые из них имели, видимо, органическую природу, другие
-- явно неорганическую. Несколько таких органических предметов, казалось,
вызывали у него смутные воспоминания о чем-то, но Джилмен не мог дать себе
ясный отчет, на что, собственно, могут с таким ехидством намекать ему эти
ночные образы. Позже он разделил для себя массу органических объектов на
несколько, по-видимому, естественных классов,