в те ночи, когда его преследовали все эти
дьявольские видения? Сумрачные ревущие пропасти -- зеленый каменистый склон
холма -- блистающая всеми цветами радуги терраса -- притяжение неизвестных
планет -- черная спираль эфира -- черный человек -- грязный переулок и
скрипучая лестница -- старая колдунья и маленькая косматая тварь с длинными
клыками -- скопление пузырей и маленький многоугольник -- странный загар --
ранки на руке -- что-то маленькое и бесформенное в руках у старухи --
покрытые грязью ноги -- сказки и страхи суеверных иностранцев -- что все
это, наконец, означало? Насколько применимы здесь законы логики и здравого
смысла?
Ночью ни тот, ни другой не мог заснуть, но наутро они не пошли в
колледж и немного вздремнули. Настало 30-е апреля, после захода солнца
должен был начаться Шабаш, вызывавший такой панический страх у всех без
исключения местных жителей старшего поколения. Мазуревич вернулся домой
ровно в 6; по его словам, рабочие на фабрике передавали, что Вальпургиева
оргия должна состояться в овраге за пригорком Медоу-Гилль, там, где посреди
небольшой площадки, на которой почему-то не растет ни единой травинки, стоит
древний Белый камень. Некоторые даже обращались в полицию и советовали
именно в том месте и искать пропавшего Ладислаша Волейко, но никто не верил,
что полицейские хоть пальцем шевельнут. Джо настойчиво уговаривал бедного
молодого джентльмена надеть на шею крестик; чтобы успокоить доброго малого,
Джилмен так и сделал, спрятав маленькое распятие под рубашкой.
Поздно вечером оба молодых человека дремали в креслах, убаюканные
молитвами суеверного простака с первого этажа. Борясь со сном, Джилмен ни на
секунду не переставал вслушиваться в тишину, так как, сам того нс желая,
надеялся все же, что его неестественно тонкий слух поможет разобрать за
привычными скрипами старого дома другие звуки, едва различимые и такие
пугающие. С каким-то болезненным чувством он дал волю воспоминаниям о
прочитанном "Некромиконе" и "Черной книге" и вдруг поймал себя на том, что
тихонько раскачивается на месте в такт тем гнусным ритмам, что, говорят,
сопровождают самые отвратительные обряды Шабаша и происходят оттуда, где
время и пространство не существуют.
Неожиданно он понял, к чему так внимательно прислушивается -- к
сатанинским гимнам мерзкого празднества в далекой черной долине. Откуда он
так хорошо знал, что произойдет дальше? Откуда могло быть ему известно, в
какую именно минуту Нахав и ее прислужник должны внести вслед петуху и
черной жабе наполненную кровью чашу? Джилмен увидел, что Илвуд заснул, но
тщетно пытался разбудить своего товарища окриком: какая-то неведомая сила не
давала ему раскрыть рот. Он был не властен более над самимсобой. Неужели он
все-таки расписался в книге Черного человека?
Потом слабое дуновение ветра донесло какие-то новые слабые звуки,
доступные лишь его воспаленному, нечеловеческому слуху. Над дальними
дорогами, полями и холмами летели эти звуки, преодолевая многие мили, но
Джилмен сразу узнал их. То разжигали костры, и танцоры становились в круг.
Как не отправиться туда?.. Но что же за сила завладела им? Увлечение
математикой -- древние предания -- старуха Кеция -- Бурый Дженкин... И тут
он увидел, что в стене, недалеко от его кушетки, появилось новое отверстие.
И гимны, доносившиеся издалека, и молитвы Джо Мазуревича на первом этаже
перекрывал теперь другой звук: кто-то мерзко и настырно скребся за дощатой
стеной. Лишь бы не погасла электрическая лампочка, успел подумать Джилмен. В
эту минуту из отверстия в стене показалась зубастая бородатая мордочка (то
была жуткая, издевательская копия лица старухи Кеции, понял, наконец,
юноша), и тут же кто-то чуть слышно, неуверенно толкнулся в дверь.
Перед глазами возникла визжащая сумрачная пропасть, и Джилмен
почувствовал, что силы оставляют его по мере того, как вокруг смыкаются
бесформенные переливающиеся пузыри. Впереди несся маленький многоугольник со
сторонами, сменяющимися, будто стеклышки в калейдоскопе; бурлящую пустоту
вокруг пронизывали все быстрее следовавшие друг за другом и все повышавшиеся
звуки -- они составляли какую-то неясную мелодию, стремившуюся, казалось,
разрешиться некоей неописуемой и невыносимой кульминацией. Похоже, Джилмен
знал, что должно