Говард Ф.Лавкрафт

Сны в ведьмином доме

комнату. В архивах графства

Эссекс сохранилось немало документов о судебном процессе над Кецией Мейсон.

Ее признания, сделанные, впрочем, явно под давлением высокого суда,

произвели на юношу совершенно необычайное впечатление. Обвиняемая заявила

судье Гаторну, что ей известны некие геометрические фигуры, точнее, прямые и

искривленные линии, определенные сочетания которых могут указывать

направления "выхода из пределов этого пространства". Подсудимая Мейсон дала

также понять, что названные ею фигуры служат для "перехода в другие миры", и

не стала отрицать, что вышеуказанные линии нередко использовались на ночных

собраниях, а вернее сборищах, проходивших либо в долине Белого Камня, что

находится по ту сторону холма Медоу-Хилл, либо на пустынном островке,

лежащем посередине реки в пределах городской черты. Названная Мейсон, кроме

того, дала показания о некоем Черном Человеке, о принесенных ею клятвах и о

своем новом тайном имени Нахав. Вскоре после этого она начертила на стенах

своей камеры уже упоминавшиеся фигуры и бесследно исчезла.

Странные фантазии будоражили воображение Джилмена, когда он думал о

Кеции Мейсон; когда же юноша узнал, что дом, дававший приют старой колдунье

более двух с половиной веков назад, по-прежнему стоит на узкой улочке в

центре Аркхэма, его охватил необъяснимый трепет. Наконец, ушей Джилмена

достигли и те из аркхэмских легенд, что горожане осмеливались передавать

только шепотом. В необычайных этих историях утверждалось, что Кецию Мейсон и

по сей день видят в ее старом доме и на близлежащих улицах; что по утрам

жильцы этого дома и прилегающих особнячков неоднократно обнаруживали у себя

на теле неровные следы укусов, причем отпечатки зубов по форме удивительно

напоминали человеческие; что в канун первого мая и в день всех Святых многие

аркхэмцы слышали приглушенные детские крики, а когда эти дни, издревле

внушавшие горожанам неподдельный ужас, проходили, вблизи дома старой ведьмы

появлялся отвратительный запах, исходивший откуда-то с чердака; наконец,

говорили, что в ветшавшем на глазах Ведьмином Доме, как, впрочем, и в

некоторых других местах, незадолго перед рассветом появляется неизвестный

косматый зверек небольших размеров с необычайно острыми зубками, и если ему

попадается случайный прохожий, то он с любопытством обнюхивает его.

Наслушавшись таинственных историй, Джилмен решился любой ценой поселиться в

Ведьмином Доме. Это оказалось несложно: дом пользовался дурной славой, и

желавших снять его целиком не находилось; тогда здание разбили на дешевые

меблированные комнаты. Джилмен не смог бы объяснить, что он ожидал найти в

своем новом жилище, но ему непременно нужно было попасть туда, где в силу

каких-то неизвестных ему обстоятельств пожилая городская обывательница из

XVII столетия была наделена -- вероятно, неожиданно для нее самой --

способностью проникать в такие глубины математики, каких, быть может, не

достигал умственный взор столь выдающихся мыслителей современности, как

Планк, Гейзенберг, Эйнштейн и де Зиттер.

Джилмен внимательно обследовал чуть ли не весь дом, разыскивая под

отставшими обоями на оштукатуренных и деревянных стенах хоть какие-нибудь

следы тайных знаков; уже через неделю ему удалось получить ту самую комнату

в мансарде с восточной стороны здания, где, как полагали, Кеция предавалась

своим магическим занятиям. Это помещение, собственно, никто и не снимал --

да и кому захотелось бы надолго оставаться в такой комнате! -- и все же

владелец дома, поляк, предоставил ее Джилмену с большой неохотой. Однако и

здесь с новым жильцом ничего особенного не происходило -- до того самого

времени, когда обнаружились первые признаки его болезни. Призрак Кеции не

спешил явиться в мрачных залах и комнатах старого дома, косматый зверек не

вползал украдкой в унылые покои Джилмена, чтобы обнюхать его, а предпринятые

новым жильцом настойчивые поиски не увенчались успехом -- ему не удалось

обнаружить каких бы то ни было следов магических формул старой ведьмы.

Иногда юноша предпринимал долгие прогулки по тенистым хитросплетениям

немощеных, пахнувших плесенью переулков старого города; побуревшие от

времени жуткие глыбы домов, не имевших, казалось, возраста, склонялись над

его головой, словно грозя обрушиться вниз, и с издевкой бросали на него