Говард Ф.Лавкрафт

Тварь на пороге

тренировочный лагерь в Платтсбург, но за океан так и не попал.

Так прошло еще немало лет. Мать Эдварда умерла, когда ему было тридцать

четыре, и на долгие месяцы он оказался недееспособным, пораженный странной

душевной болезнью. Отец, однако, увез его в Европу, и там ему удалось

избавиться от своего недуга без всяких видимых последствий. Потом же его,

похоже, охватывало порой какое-то странно преувеличенное оживление, точно

обрадовался избавлению своей души от некоего незримого бремени. Он начал

вращаться в среде прогрессивных студентов, невзирая на свой уже достаточно

почтенный возраст, и присутствовал на нескольких весьма вольных мероприятиях

однажды ему пришлось даже уплатить немалую сумму откупа (каковую он занял у

меня), дабы известие о его участии в этом прискорбном занятии не дошло до

ушей его отца. Некоторые же шепотом распространявшиеся сплетни относительно

распутных мискатоникских школяров были весьма удивительны. Ходили даже

разговоры о сеансах черной магии и прочих происшествиях, совершенно

неправдоподобных.

Эдварду было тридцать восемь лет, когда он свел знакомство с Асенат

Уэйт. В то время ей исполнилось, как я предполагаю, года двадцать три, и в

Мискатоникском университете она посещала специальный курс средневековой

метафизики. Дочь моего приятеля познакомилась с ней раньше в школе Холл в

Кингспорте и старалась избегать соученицу из-за ее странной репутации.

Асенат Уэйт была смугла, невысока ростом, красива лицом, правда, ее

несколько портили чересчур уж выпуклые глаза, но людей слишком

чувствительных ее внешность почему-то отталкивала. Однако сторониться Асенат

более всего заставляли ее происхождение и ее разговоры. Она была из

инсмутских Уэйтов, а о полузаброшенном древнем Инсмуте уже на протяжении

многих поколений ходили мрачные предания. Рассказывали о каких-то ужасных

торговых сделках 1850 года и о диковинных существах не вполне человеческого

облика, рождавшихся в старинных семьях этого пришедшего в упадок портового

городка, лишь старожилы-янки могли сочинять подобные легенды и рассказывать

их с должной толикой страшной таинственности.

Дурная репутация Асенат усугублялась тем фактом, что она была дочерью

Эфраима Уэйта ребенком, рожденным этим старцем от никому не известной жены,

которая, выходя на улицу, вечно скрывала лицо вуалью, Эфраим жил в ветхом

особняке на Вашингтон-стрит в Инсмуте, и те, кто видел эту обитель

(аркхемские жители по возможности старались как можно реже навещать Инсмут),

заявляли, что чердачные окна там всегда закрыты ставнями, и с наступлением

сумерек из-за них доносятся странные звуки. Старик был в свое время знающим

лекарем и, судя по местным преданиям, мог по своей прихоти вызвать или

усмирить шторм на море. Я видел его всего лишь один или два раза в юности,

когда он приезжал в Аркхем полистать заветные фолианты в университетской

библиотеке и, помню, не мог без содрогания взглянуть на его волчье,

демоническое лицо, заросшее спутанной седой бородой. Он умер в полной потере

рассудка при весьма загадочных обстоятельствах как раз перед поступлением

его дочери в школу Холл (по завещанию ее опекуном был назначен школьный

директор), и дочь, надо сказать, была его ревностной ученицей и временами

даже выглядела почти так же демонически, как и он.

Когда начали циркулировать слухи о знакомстве Эдварда с Асенат Уэйт,

мой приятель, чья дочь знала Асенат по школе, поведал о ней множество

прелюбопытных вещей. Асенат в школе изображала из себя чуть ли не

волшебницу, и вроде бы и впрямь умела проделывать поразительные чудеса. Она

уверяла, что способна вызвать грозу, впрочем, сопутствовавшие ей успехи

связывали обычно с ее непостижимым даром предсказания. Животные явно не

любили ее, и она почти незаметным движением правой руки могла заставить

любую собаку завыть. Временами она выказывала познания в науках и языках

совершенно исключительные и даже шокирующие для столь юной девушки; и в

такие минуты могла напугать соучениц, ибо в ее глазах по неведомой причине

вдруг загорались злобно-плотоядные огоньки, она начинала странно подмигивать

и, казалось, относилась к внезапной перемене в себе с некоей

вызывающе-непристойной иронией.

Самое необычное, впрочем, заключалось в достоверно подтвержденных