Говард Ф.Лавкрафт

Ужас в музее

в эти мгновения. Все

реальное лишилось красок и звуков, а он сам обратился в живое изваяние,

полное видений и галлюцинаций столь неестественных, что они сделались почти

чужими, отдалившимися от него. Он слышал сопенье и урчанье из неведомой

бездны за дверью, и когда в его уши резко ворвались лающие, трубные звуки,

он не был уверен, что они исходили от крепко связанного ремнями и веревками

маньяка, чей образ теперь лишь смутно колыхался в его потрясенном

воображении. Сознанием его упорно владела фотография той проклятой, еще не

виденной им в натуре восковой фигуры. Такая вещь, конечно, не имела права на

существование. И не она ли довела его до безумия?

Он еще рассуждал, но уже новое свидетельство его безумия подступило к

нему. Кто-то с той стороны нащупывал щеколду тяжелой двери с навесным

замком. Кто-то похлопывал по доскам, щупал их громадной лапой, толкался в

дверь. То были глухие удары по твердому дереву, становившиеся все

настойчивей и громче. Стоял страшный смрад. И вот уже тупой напор на доски

изнутри обратился в зловещий, отчетливый грохот, как от ударов тарана в

стену. Что-то угрожающе затрещало - расщепилось - внутрь хлынуло резкое,

пронзительное зловоние - выпала доска - и черная лапа с клешней, как у

краба...

- Помогите! Помогите! О боже, помоги мне! А-а-а!..

Лишь отчаянным усилием воли заставлял себя Джонс припомнить теперь

невероятное, неожиданное обращение вызванной ужасом скованности в попытку

спастись, в безумное, беспамятное бегство. Его действия в те минуты можно

было бы сравнить, как ни странно, с неистовыми, стремительными полетами в

самых страшных сновидениях: казалось, в один прыжок он преодолел этот

хаотически разворошенный склеп, распахнул наружную дверь, которая

затворилась за ним на щеколду с оглушительным грохотом, взлетел по истертой

каменной лестнице вверх, перепрыгивая через три ступеньки враз, и неистово

ринулся, не зная сам куда, через мощенный булыжником двор и убогие улочки

Саутварка.

Это все, что он мог вспомнить. Джонс не ведает, каким образом добрался

домой, и ничто не говорит о том, что он нанимал кеб. Скорей всего, он,

руководимый слепым инстинктом, весь путь промчался пешком - через мост

Ватерлоо, вдоль Стрэнда и Черинг-Кросса, сквозь Хей Маркет и Регент-стрит -

в свои родные места. Когда он почувствовал, что в состоянии вызвать врача,

на нем все еще был весьма причудливый костюм - смешение из разнообразных

частей музейных одеяний для восковых фигур.

Неделей позже невропатолог разрешил ему встать с постели и выйти на

чистый воздух.

Врачам он рассказал очень немногое. Над его приключениями нависал

покров безумия и ночных кошмаров, и он чувствовал, что молчание окажется

предпочтительней всего. Немного оправившись, он внимательно просмотрел все

газеты, накопившиеся в доме с той ужасной ночи, но не нашел ни малейших

упоминаний о странном происшествии в музее. Так что же, после всего,

осталось здесь реального? Где закончилась явь и началось болезненное

сновидение? Не рассыпался ли его разум в том мрачном музейном зале на

осколки и не была ли та схватка с Роджерсом всего лишь фантастическим

всплеском лихорадки? Сумей он увязать в одно целое все эти сводящие с ума

детали, это помогло бы ему окончательно победить недуг. Он должен вновь

увидеть ту проклятую фотографию восковой фигуры, названной Роджерсом "Оно",

ибо ни один мозг, кроме мозга этого фантазера, не мог измыслить такое

чудовище.

Лишь через две недели Джонс осмелился снова придти на Саутварк-стрит.

Было позднее утро, и вокруг старинных, обшарпанных лавок и складов уже

кипела оживленная, вполне здравая деятельность. Музейная вывеска виднелась

на прежнем месте и, подойдя ближе, он увидел, что музей действует как ни в

чем не бывало. Привратник с улыбкой кивнул ему как старому знакомому, когда

он, наконец, набрался решимости войти внутрь, а внизу, в сводчатом

демонстрационном зале один из служителей весело, в знак приветствия,

коснулся пальцем козырька своего кепи. Очевидно, то был только страшный сон.

Но осмелится ли он постучать в дверь рабочей комнаты и справиться, на месте

ли Роджерс?

К нему подошел поздороваться Орабона. Его темное, гладкое лицо