пробуждается или не пробуждается в читателе очевидный ужас из-за контакта с
неведомыми мирами и силами или особое настороженное внимание, скажем, к
хлопанью черных крыльев или к царапанью невиданных существ и сущностей на
дальней границе известной вселенной. Конечно же, чем сложнее и оправданнее
атмосфера, передаваемая повествованием, тем значительнее произведение того
искусства, о котором мы говорим.
2. Зарождение литературы ужаса
Совершенно очевидно, что форма, столь тесно связанная с первичным
чувством, то есть литература ужаса, стара, как человеческая мысль или речь.
Космический ужас появляется в качестве составного элемента в самом
раннем фольклоре всех народов, его легко увидеть в древних балладах,
хрониках и священных писаниях. Он был пременным атрибутом продуманных
колдовских ритуалов с вызыванием демонов и привидений, процветавших с
доисторических времен и достигших своего пика в Египте и у семитских
народов. Такие сочинения, как "Книга Еноха" или "Claviculae" Соломона в
достаточной степени иллюстрируют власть сверхъестественного над восточным
умом в давние времена, и на этом были основаны целые системы и традиции, эхо
которых дошло и до нашего столетия. Приметы трансцендентального ужаса
очевидны в классической литературе, но есть свидетельства его еще более
сильного влияния в балладной литературе, которая существовала параллельно,
но исчезла за неимением письменного варианта. Средневековье, укорененное в
фантастической тьме, подвигло ее на выражение себя; Восток и Запад были
заняты сохранением и развитием полученного ими темного наследства в виде
случайного народного творчества и в виде академически сформулированной магии
и каббалы. С губ барда и дамы слетали зловещие слова типа: ведьма,
оборотень, вампир, упырь, -- и надо было совсем немного, чтобы переступить
границу, отделяющую волшебную сказку или песню от формально определившегося
литературного произведения. На Востоке повествование о сверхъестественном
тяготело к пышности и веселью, которые почти превратили его в нечто
фантастическое. На Западе, где мистический тевтон вышел из северного черного
леса, а кельт не забыл о странных жертвоприношениях в друидских рощах,
атмосфера повествования приобрела невероятное напряжение и убедительную
серьезность, что удвоило силу воздействия тех ужасов, на которые намекали и
о которых говорили впрямую.
Большая часть этой силы западного фольклора ужаса, несомненно, связана
со скрытым, но часто подозреваемым присутствием страшного ночного культа,
ибо странные обычаи его приверженцев -- пришедшие с доарийских и
доземледельческих времен, когда приземистая раса монголоидов блуждала по
Европе со своими отарами и стадами, -- были укоренены в самых отталкивающих
обрядах плодородия немыслимой древности. Эта тайная религия, скрытно
отправляемая крестьянами в течение тысячелетий, несмотря на якобы власть
друидов, греко-римлян или христиан, была отмечена дикими "ведьминскими
шабашами" в удаленных рощах и на вершинах гор, приходившимися на
Вальпургиеву ночь и Хэллоуин, то есть на сезон размножения козлов, овец и
крупного скота, и стала источником неисчислимого богатства волшебных легенд,
не говоря уж о спровоцированных ею преследованиях ведьм, главным символом
которых стал американский Салем. Очень похожей и, вероятно, связанной с нею
была страшная тайная система перевернутого богословия, или поклонения
Сатане, которое породило такие ужасы, как знаменитую черную мессу. В этой
связи можно упомянуть и о деятельности тех, чьи цели были, скажем, научными
или философскими -- астрологов, каббалистов и алхимиков типа Альберта
Великого или Раймунда Луллия, с которыми неизбежно связывают это
невежественное время. Широкое распространение средневековых кошмаров в
Европе, усиленное непомерным отчаянием из-за эпидемий чумы, может быть
правильно оценено, если знать гротескные украшения, искусно внедренные в
большинство готических священных памятников; из них демонические горгульи
собора Парижской Богоматери или Мон-Сен-Мишель, пожалуй, самые знаменитые.
Необходимо помнить, что в давнюю эпоху вера в сверхъестественное не
подвергалась сомнению ни среди образованных людей, ни среди необразованных;
начиная с самых неназойливых