Михаил Белов

Иисус Христос или путешествие одного сознания

текущей во всех направлениях массой. Причем я и осознавал себя этой безликой массой. Даже принятие мной любого моего имиджа терпело неудачу, так как он через несколько мгновений раство- рялся в этой самой массе. Я просто не мог его удержать, так как теку- честь просто смывала ее из моей сконцентрированности внимания, а само внимание спонтанно расконцентрировалось. Да и ходить с напряженной мыслью о себе что ты - это Миша - тоже было абсурдным. Я просто не мог удерживать в своем внимании долгое время незначительную мысль как о себе самом, так и о чем бы то ни было. Но ведь, даже будучи никем, все равно как -то о себе думаешь. Я столкнулся с проблемой вообще невоз- можности о себе думать никак. Эта прозрачная масса окутывала мое тело и голову, делая меня безликим, а мое самоощущение - этим выпуклым взглядом из безликого тела, и мне ничего не оставалось, как с болью идти к моим личным вещам и вспоминать себя через свое прошлое отноше- ние к окружающим меня предметам. Это отношение вспыхивало во мне, в моей голове, но опять гасло, смываемое этой массой. Чтобы вспоминать себя, приходилось быть в постоянном движении и поиске. Но ведь такое воспоминание себя тоже нельзя назвать нормой. Я не знал, что делать, как остановить мне эту сыпучесть и текучесть моего существа, которые, несмотря ни на что, не изменили меня ни во всех моих физических, ни в психических, для внешнего мира, параметрах. Единственным недостатком можно было считать иногда проявляющуюся нерешительность в обращении к людям, часто усиливающуюся как собственным комплексом, так и приходя- щим - внушенной голосами. Но была и свобода действий. Все равно делать что -то было надо. Для мысли одновременно предоставлялась безудержная свобода. Никто ведь не видел, о чем я думаю. Разве что иногда в неко- торые моменты моего состояния в городе я замечал, что люди на меня не так смотрят. В это время у себя над головой и плечами я чувствовал хоть и легкий, но внушительный полевой ком по моему и бесформенный, искажающий форму моего тела, моих контуров.

Свобода мышления ни к чему не приводила. Я продолжал чувствовать и душевную боль и голоса. Вскоре я стал замечать что- то что я у себя считал умом лишь бесплодные попытки моего ума применить законы духов- ной жизни для разрешения той внутренней ситуации в которую я попал.

Все внутренние краски стали исчезать, и мое внутренне существо стало становиться прозрачным. Иногда исчезала и боль, но малейшая попытка расслабиться немедленно из правого полушария вызывала многозначитель- ный язвительно комментирующий или недоговаривающий комприинформацию голос Павитрина. Вместе с уверенностью, что никто не знает о чем я ду- маю - я видел это по лицам людей, я был уверен, что остальные свидете- ли моего состояния, чьи голоса я тоже слышал, также знают обо мне все и слышат меня в любую нужную им минуту. Комплексы мне стали делать да- же грубости от некоторых голосов. На периферии моего поля я видел та- кую нежную его вибрацию, что стал бояться ездить в общественном транс- порте из-за того что при малейшем неудобстве иные пассажиры чаще всего говорят не душе неловкого человека, а его внешнему облику, который, надо полагать, изменяют размеры причиненного им неудобства. Отсутствие границ своего существа делало меня центростремительно все более и бо- лее ранимым.

В какой-то момент в присутствии постоянного и уже привычного чис- ла участников-свидетелей моего состояния и положения, в котором я ока- зался, я вдруг почувствовал еще чье-то присутствие. Я начал определять кто бы это мог быть. На мгновение перед глазами вспыхнула картина из прошлогоднего психоза, когда, я вдруг увидел Игоря Сатпремова, задыхающегося от смеха над тем, как я запутался в голосах, которые они мне подбрасывают, пользуясь моей беспомощностью.

-Ах, вот это кто!Теперь-то ты от меня не уйдешь!