Леонид Андреев

Иуда Искариот

глупые, все слепые. Иуда. Один он видит, один он умный.

Мне можно поцеловать тебя?

-- Отчего же? Целуй! -- согласился Иуда.

Петр крепко поцеловал его и на ухо громко сказал: -- А я тебя чуть не удушил! Они хоть так, а я прямо за горло! Тебе не больно было?

-- Немножко.

-- Пойду к нему и все расскажу. Ведь я и на него рассердился,-- мрачно сказал Петр, стараясь тихонько, без шума, отворить дверь.

-- А что же ты, Фома? -- строго спросил Иоанн, наблюдавший за действиями и словами учеников.

-- Я еще не знаю. Мне нужно подумать. И долго думал Фома, почти весь день. Разошлись по делам своим ученики, и уже где-то за стеною громко и весело кричал Петр, а он все соображал. Он сделал бы это быстрее, но ему несколько мешал Иуда, неотступно следивший за ним насмешливым взглядом и изредка серьезно спрашивавший: -- Ну как, Фома? Как идет дело?

Потом Иуда притащил свой денежный ящик и громко, звеня монетами и притворно не глядя на Фому, стал считать деньги.

-- Двадцать один, двадцать два, двадцать три... Смотри, Фома, опять фальшивая монета. Ах, какие все люди мошенники, они даже жертвуют фальшивые деньги... Двадцать четыре... А потом опять скажут, что украл Иуда...

Двадцать пять, двадцать шесть...

Фома решительно подошел к нему -- уже к вечеру это было -- и сказал: -- Он прав, Иуда. Дай я поцелую тебя.

-- Вот как? Двадцать девять, тридцать. Напрасно. Я опять буду красть.

Тридцать один...

-- Как же можно красть, когда нет ни своего, ни чужого. Ты просто будешь брать, сколько тебе нужно, брат.

-- И это столько времени тебе понадобилось, чтобы повторить только его слова? Не дорожишь же ты временем, умный Фома.

-- Ты, кажется, смеешься надо мною, брат?

-- И подумай, хорошо ли ты поступаешь, добродетельный Фома, повторяя слова его? Ведь это он сказал -- свое,-- а не ты. Это он поцеловал меня -- вы же только осквернили мне рот. Я и до сих пор чувствую, как ползают по мне ваши мокрые губы. Это так отвратительно, добрый Фома. Тридцать восемь, тридцать девять, сорок. Сорок динариев, Фома, не хочешь ли проверить?

-- Ведь он наш учитель. Как же нам не повторять слов учителя?

-- Разве отвалился ворот у Иуды? Разве он теперь голый и его не за что схватить? Вот уйдет учитель из дому, и опять украдет нечаянно Иуда три динария, и разве не за тот же ворот вы схватите его?

-- Мы теперь знаем. Иуда. Мы поняли.

-- А разве не у всех учеников плохая память? И разве не всех учителей обманывали их ученики? Вот поднял учитель розгу -- ученики кричат: мы знаем, учитель! А ушел учитель спать, и говорят ученики: не этому ли учил нас учитель? И тут. Сегодня утром ты назвал меня: вор. Сегодня вечером ты зовешь меня: брат. А как ты назовешь меня завтра?

Иуда засмеялся и, легко поднимая рукою тяжелый, звенящий ящик, продолжал: -- Когда дует сильный ветер, он поднимает сор. И глупые люди смотрят на сор и говорят: вот ветер! А это только сор, мой добрый Фома, ослиный помет, растоптанный ногами. Вот встретил он стену и тихо лег у подножия ее. а ветер летит дальше, ветер летит дальше, мой добрый Фома!

Иуда предупредительно показал рукой через стену и снова засмеялся.

-- Я рад, что тебе весело.-- сказал Фома.-- Но очень жаль, что в твоей веселости так много зла.

-- Как же не быть веселым человеку, которого столько целовали и который так полезен? Если бы я не украл трех динариев, разве узнал бы Иоанн, что такое восторг? И разве не приятно быть крюком, на который вывешивает для просушки: Иоанн -- свою отсыревшую добродетель, Фома -- свой ум, поеденный молью?

-- Мне кажется, что лучше мне уйти.

-- Но ведь я же шучу. Я шучу, мой добрый Фома,-- я только хотел знать, действительно ли ты желаешь поцеловать старого, противного Иуду, вора, который украл три динария и отдал их блуднице.

-- Блуднице? -- удивился Фома.-- А об этом ты сказал учителю?

-- Вот ты опять сомневаешься, Фома. Да, блуднице. Но если бы ты знал, Фома, что это была за несчастная женщина. Уже два дня она ничего не ела...

-- Ты это знаешь наверное? -- смутился Фома.

-- Да, конечно. Ведь я сам два дня был с нею и видел, что она ничего не ест и пьет только красное вино. Она шаталась от истощения, и я падал вместе с нею...

Фома быстро встал и, уже отойдя на несколько шагов, кинул Иуде: -- По-видимому, в тебя вселился сатана. Иуда. И, уходя, слышал в наступивших сумерках, как жалобно позванивал в руках Иуды тяжелый денежный ящик. И как будто смеялся Иуда.