Доннер Флоринда

Шабоно

посреди ручья,

оказалась прохладной; в тихих заводях отражался первый

утренний свет. Я смотрела, как Анхелика собирает хворост,

каждую веточку, как ребенка, укладывая на сгиб локтя.

Должно быть, она крепче, чем выглядит, подумала я, спо-

ласкивая намыленные шампунем волосы. Но тогда, воз-

можно, она вовсе не так стара, как показалось на первый

взгляд. Отец Кориолано говорил мне, что к тридцати годам

индейские женщины нередко уже бабушки. Доживших до

сорока считают старухами.

Я выстирала бывшую на мне одежду, напялила ее на

шест поближе к костру и надела длинную майку, до-

ходившую мне почти до колен. В ней было удобнее, чем в

облегающих джинсах.

- Ты хорошо пахнешь, - сказала Анхелика, пробе-

жав пальцами по моим мокрым волосам. - Это из буты-

лочки?

Я кивнула. - Хочешь, я и тебе вымою волосы?

С минуту поколебавшись, она быстро сняла платье.

Тело ее было таким сморщенным, что на нем не оставалось

ни дюйма гладкой кожи. Мне она напомнила одно из окай-

млявших тропу чахлых деревьев с тонкими серыми ство-

лами, почти ссохшихся, но все еще выбрасывающих зеле-

ную листву на ветвях. Никогда прежде я не видела

Анхелику нагой, потому что она ни днем, ни ночью не

снимала своего ситцевого платья. Я уже не сомневалась, что

ей гораздо больше сорока лет, что она и в самом деле глу-

бокая старуха, как она мне говорила.

Сидя в воде, Анхелика повизгивала и смеялась от удо-

вольствия, громко плескалась и размазывала пену с волос

по всему телу. Ковшиком из разбитого калабаша я смыла

пену, вытерла ее тонким одеялом и расчесала гребнем тем-

ные короткие волосы, уложив завитки на висках. - Жаль,

что нет зеркала, - сказала я. - На мне еще осталась крас-

ная краска?

- Немножко, - сказала Анхелика, придвигаясь к

огню. - Придется Милагросу снова разрисовать тебе лицо.

- Не пройдет и минуты, как мы обе пропахнем ды-

мом, - сказала я, поворачиваясь к лубяному гамаку

Анхелики. Забираясь в него, я недоумевала, как она может

в нем спать, не вываливаясь на землю. Его длины едва хва-

тало для моего роста, а узок он был настолько, что и не

повернуться. И все же, несмотря на впившиеся мне в голову

и тело острые края лубяных полос, я неожиданно для себя

задремала, глядя, как старая женщина разламывает соб-

ранный хворост на одинаковые по длине веточки.

Странная тяжесть удерживала меня в том раздвоенном

состоянии, которое не было ни сном, ни явью. Сквозь

прикрытые веки я видела красное солнце. Где-то слева я

ощущала присутствие Анхелики, с тихим бормотанием

подкладывающей ветки в огонь, и присутствие леса вокруг,

все дальше и дальше втягивающего меня в свои зеленые

глубины. Я позвала старую женщину по имени, но с моих

губ не слетел ни один звук. Я звала снова и снова, но из

меня лишь выплывали беззвучные формы, взлетая и падая

на ветерке, как мертвые мотыльки. Потом слова начали

звучать без всякого участия губ, будто в насмешку над

моим желанием знать и задавать тысячи вопросов. Они

взрывались в моих ушах, их отзвуки трепетали вокруг ме-

ня, словно пролетающая по небу стайка попугаев.

Почувствовав вонь паленой шерсти, я открыла глаза.

На грубо сколоченной решетке, примерно в одном футе над

огнем лежала обезьяна с хвостом, передними и задними

лапами. Я тоскливо покосилась на корзину Анхелики, в

которой было еще полно сардин и маниоковых лепешек.

Милагрос спал в гамаке, его лук стоял у дерева, колчан

и мачете лежали рядом на земле на расстоянии вытянутой

руки.

- Это все, что он добыл? - спросила я у Анхелики,

выбираясь из гамака. В надежде, что жаркое никогда не

будет готово, я добавила: - Долго она еще будет печься?

С нескрываемым весельем Анхелика блаженно мне

улыбнулась. - Еще немного, - ответила она. - Это тебе

понравится больше, чем сардины.

Милагрос руками разделал жареную обезьяну, вручив

мне ее голову, самый лакомый кусочек. Не в силах за-

ставить себя высосать мозг из разрубленного черепа, я вы-

брала себе кусочек хорошо прожаренной ляжки. Она была

жилистой, жесткой и по вкусу напоминала чуть горькова-

тую дичь. Покончив с обезьяньим мозгом, пожалуй, с не-

сколько преувеличенным удовольствием, Милагрос и

Анхелика принялись поедать ее внутренности, которые

пеклись в углях завернутыми в толстые веерообразные

листья. Каждый кусочек перед тем как отправить в рот,

они обмакивали в золу. Я сделала то же самое со своим

кусочком мяса и к своему удивлению обнаружила, что оно

стало чуть подсоленным. То, что мы не доели, было завер-

нуто в листья, крепко обвязало лианами и уложено в