Доннер Флоринда

Жизнь в сновидении

выход своей магической силе, - сказал он с подчеркнутым спокойствием. - Все их поступки имеют свою цель и причину.

Он внимательно посмотрел на меня с таким выражением, что мне захотелось убраться прочь.

- И перестань ходить с таким видом, будто у тебя каникулы, - отметил он. - Для магов ты - у них в плену, а не на празднике.

- Что ты пытаешься объяснить мне? Говори сразу, не тяни! - гневно потребовала я.

- Как можно сказать еще понятней? - обманчивая мягкость его голоса скрывала от меня истинный смысл слов. - Маги все сказали тебе прошлой ночью. В образе четырех женщин планеты сновидящих они показали тебе, кто ты есть на самом деле: шлюха с манией величия.

Я была настолько ошеломлена, что на мгновение застыла. Затем гнев, горячий, как лава, мгновенно заполнил все мое тело.

- Ты - жалкий ничтожный кусок дерьма! - завизжала я и двинула его ногой в пах. И еще не коснувшись его, я уже видела маленького старого ублюдка извивающимся от боли на земле. Однако мой пинок так и не достиг цели: с проворством призового борца смотритель отскочил в сторону.

Продолжая широко улыбаться, он смотрел на меня, тяжело дышащую и стонущую, - жестко и холодно.

- Ты пытаешься проделать с нагвалем Исидоро Балтасаром все те штуки, о которых они говорили. Ты так воспитана. Подумай об этом вместо того, чтобы злиться.

Я хотела заговорить, но не могла произнести ни слова. Меня поразило не столько то, что он говорил, сколько его отрешенно безразличный, холодный тон. Я бы предпочла, чтобы он накричал на меня. По крайней мере, я бы знала, что мне делать: кричала бы еще громче.

Сопротивляться не имело смысла. Я убеждала себя, что он не прав, что он просто злой и дряхлый старик. Я уже не сердилась на него, но и не собиралась воспринимать всерьез.

- Я надеюсь, ты не собираешься лить слезы, - предупредил он, прежде чем я оправилась от шока.

Несмотря на свою решимость не сердиться на старого ублюдка, я покраснела от злости.

- Конечно, нет, - бросила я и, желая достать его ногой еще раз, закричала, что он всего лишь уборщик куриного дерьма и заслужил, чтобы его поколотили за наглость; но его тяжелый безжалостный взгляд лишил меня энергии.

Все тем же учтивым невыразительным тоном он каким-то образом сумел убедить меня в том, что я должна попросить у него прощения.

- Мне очень жаль, - извинилась я искренне. - Мое плохое настроение и ужасные манеры всегда берут верх.

- Я знаю. Они предупредили меня об этом, - сказал он серьезно и добавил уже улыбаясь: - Ешь.

Весь завтрак я чувствовала себя не в своей тарелке. Я медленно жевала, незаметно наблюдая за ним, и видела, что он не злится на меня, хоть и не делает ни малейшего усилия, чтобы продемонстрировать это.

Я пыталась утешить себя этой мыслью, но не нашла в ней ничего успокаивающего. Я чувствовала, что его безразличие не было ни умышленным ни надуманным. Он не был зол на меня, просто все, что я говорила и делала, не произвело на него никакого впечатления.

Я проглотила последний кусок и, удивляясь собственной уверенности, сказала первое, что пришло мне в голову:

- Ты не смотритель.

Он посмотрел на меня и спросил:

- А кто, по-твоему?

Его лицо расплылось в забавной усмешке. Глядя на его улыбку, я забыла о всякой осторожности. Потрясающее безрассудство овладело мной.

- Ты - женщина, ты - Эсперанса! - выпалила я.

Облегчив душу этим признанием, я успокоилась и, громко вздохнув, добавила:

- Вот почему ты единственная, у кого есть зеркало. Тебе необходимо смотреться в него, чтобы помнить, мужчина ты или женщина.

- Должно быть, на тебя подействовал воздух Соноры. - Он задумчиво посмотрел на меня. - Известно, что разреженный воздух очень своеобразно влияет на человека.

Он потянулся к моему запястью и, крепко сжав его, добавил:

- Или, возможно, у тебя такой скверный и тяжелый характер, что ты абсолютно уверенно болтаешь все, что придет в голову.

Посмеиваясь, смотритель наклонился ко мне и предложил:

- Давай ляжем вместе отдохнем. Это будет нам полезно. У нас обоих тяжелый характер.

- О, да! - воскликнула я, не зная, обидеться или рассмеяться в ответ на его предложение. - Ты хочешь, чтобы я спала с тобой? - и добавила, что Эсперанса предупреждала меня об этом.

- Почему ты отказываешься, если считаешь меня Эсперансой? - спросил он, растирая мне затылок.

Его рука была мягкой и теплой.

- Я не отказываюсь, - слабо защищалась я, - просто я терпеть не могу спать днем и никогда не делаю этого. Мне говорили, что даже ребенком я ненавидела дневной сон.