Доннер Флоринда

Жизнь в сновидении

тебя никто не потревожит.

- Я в этом уверена.

Видя, что она собирается уходить, я поинтересовалась, где спал Исидоро Балтасар этой ночью.

- На своей соломенной циновке, где же еще? - засмеявшись, она подхватила все свои юбки и вышла во двор. Я провожала ее глазами, пока она не скрылась за каменной аркой. Глаза заболели от яркого света.

Немного спустя в одну из тех дверей, что выходили в коридор, громко постучали.

- Ты одета? - спросил смотритель, открывая дверь еще до того, как я успела сказать да. - Пища твоим мозгам, - объявил он, ставя на стол бамбуковый поднос. Он налил мне прозрачного мясного бульона и заставил съесть мачаку по-сонорански. - Сам приготовил, - заметил он.

Смесь из взбитых яиц, нарезанного мяса, лука и красного жгучего перца была просто восхитительной. - Когда ты закончишь, я свожу тебя в кино.

- Когда я поем? - взволнованно спросила я, запихнув в рот тортилью.

- Когда закончишь писать, - пояснил он.

После того, как я разделалась с едой, он сказал, что мне нужно познакомиться с собакой.

- Иначе ты не сможешь никуда выйти. Даже просто в туалет.

Я хотела сказать, что, в общем-то, уже видела собаку и выходила ночью из дома, но он быстрым движением головы позвал меня за собой во двор. Большая черная собака, свернувшись, лежала в тени высокой изгороди, сплетенной из тростника. Смотритель присел на корточки рядом с псом и почесал его за ушами. Наклонившись еще ниже, он шепнул что-то зверю на ухо.

Неожиданно смотритель встал. Испугавшись, я отпрянула назад и приземлилась на мягкое место. Собака заскулила, а смотритель одним невероятным прыжком перепрыгнул через высокую изгородь. Я вскочила на ноги и собралась было бежать, но собака вытянула свои передние лапы и положила их мне на ноги. Сквозь туфли чувствовалась их тяжесть. Собака посмотрела на меня и разинула свою пасть, широко зевнув. Язык и челюсти у нее были иссиня-черными.

- Это признак превосходной родословной.

Я так испугалась, услышав голос смотрителя за спиной, что повернулась кругом, снова потеряла равновесие и свалилась на собаку. Сначала я не осмеливалась пошевелиться, а потом медленно повернула голову. На меня уставились ее янтарные глаза. Собака обнажила зубы, но не с рычанием, а с самой дружелюбной собачьей улыбкой.

- Вы стали друзьями, - произнес смотритель, помогая мне подняться. - Теперь тебе пора начать писать свою работу.

Я горела желанием выполнить свою задачу. Я писала долгие часы, как-то не замечая времени. Не то чтобы я была настолько поглощена своей работой, что потеряла счет времени. Скорее время, казалось, трансформировалось в пространство. То есть я начала ощущать время как промежутки - промежутки между появлениями Эсперансы.

Каждый день где-то в середине утра, когда я завтракала - тем, что было оставлено на кухне, - неожиданно появлялась она, казалось, бесшумно материализуясь из вечной голубоватой дымки, которая висела в кухне, точно облако. Она неизменно расчесывала мои волосы грубой деревянной расческой, не произнося ни слова. Я тоже молчала.

Во второй половине дня я снова встречала ее. Так же бесшумно она возникала во дворе под аркой, сидя в своем кресле-качалке. Часами она смотрела в пространство, как будто видела что-то за пределами человеческого зрения. В это время между нами не было никакого контакта, кроме кивка головы или улыбки. Тем не менее я знала, что нахожусь под защитой ее молчания.

Собака всегда была рядом со мной, как будто смотритель приказал ей это. Она сопровождала меня днем и ночью, даже в туалет. Особенно я ждала наших прогулок в конце дня, когда мы вдвоем с собакой мчались через поля к деревьям, разделяющим земельные участки. Там мы обычно сидели в тени, глядя в пространство, как Эсперанса. Иногда мне казалось, что можно протянуть руку и потрогать горы, поднимающиеся вдалеке. Я слушала, как ветерок шелестит ветвями и ждала, когда желтый свет заходящего солнца превратит листочки в золотые колокольчики; ждала, когда листья станут синими и, наконец, черными. Тогда мы с собакой мчались назад к дому, чтобы не слышать тихого голоса ветра, рассказывающего об одиночестве этой сухой земли.

На четвертый день я проснулась от испуга. Из-за двери, ведущей во двор, послышался голос. - Пора вставать, лентяйка. - В голосе смотрителя было вялое безразличие.