Ницше Фридрих

Так говорил Заратустра

которого я люблю еще больше, -- отвечал добровольный нищий. -- Ты сам добрый и лучше еще, чем всякая корова, о Заратустра! Прочь уходи от меня! ты низкий льстец! -- закричал Заратустра со злобою. -- Зачем портишь ты меня такой похвалой и медом лести? Прочь, прочь от меня! -- закричал он еще раз и замахнулся своей палкой на нежного нищего; но тот поспешно бежал от него.

Тень

Но едва убежал добровольный нищий и Заратустра остался опять один с собою, как услыхал он позади себя новый голос, взывавший: Стой, Заратустра! Подожди же меня! Ведь это я, о Заратустра, я, тень твоя! Но Заратустра не остановился, ибо внезапная досада овладела им, что так тесно стало в горах у него. Куда же девалось уединение мое? -- говорил он. -- Поистине, это становится слишком много для меня; эти горы кишат людьми, царство мое уже не от мира сего, мне нужны новые горы. Моя тень зовет меня? Что мне до тени моей! Пусть бежит себе за мною! я -- убегу от нее. в сердце своем и бежал дальше. Но тот, кто был позади его, следовал за ним: так что образовалось трое бегущих один за другим -- впереди бежал добровольный нищий, потом Заратустра, и позади всех тень его. Но недолго бежали они так, ибо Заратустра скоро опомнился от своего неразумия и сразу стряхнул с себя всякую досаду и всякое отвращение. Как! -- говорил он. -- Разве самые смешные вещи с давних пор не случались с нами, старыми отшельниками и святыми? Поистине, безумие мое сильно выросло в горах! И вот теперь слышу я, как шесть старых дурацких ног топочут одна за другой! Но разве Заратустра имеет право бояться какой-нибудь тени? И наконец, мне кажется, что ноги ее длиннее моих. , смеясь глазами и всем нутром своим; он остановился и быстро обернулся назад, так что чуть было не опрокинул на землю тень, которая преследовала его: так близко следовала она по пятам его и так слаба была она. Ибо, когда он измерил ее глазами, испугался он, как перед внезапным призраком: так худ, черен, изможден и призрачен был этот преследователь. Кто ты? -- спросил Заратустра грубо. -- Что делаешь ты здесь? И почему называешь ты себя моей тенью? Ты не нравишься мне. Прости меня, -- отвечала тень, -- что это я; и если я тебе не нравлюсь, ну что ж! о Заратустра, я хвалю тебя и твой хороший вкус. Я -- странник, который уже много ходил по пятам твоим; вечно в дороге, но без цели и даже без родины; так что мне, поистине, немногого недостает до вечного жида, разве только что не вечен я и не жид. Как? Неужели должна я всегда быть в пути? Увлекаемой и гонимой каждым ветром? О земля, ты стала для меня слишком круглой! На всякой поверхности побывала я уже; как усталая пыль, спала я на зеркалах и оконных стеклах: все берет от меня, но ничто не дает, я становлюсь тощей -- почти похожу я на тень. Но за тобой, о Заратустра, я следовала и преследовала тебя дольше всего, и, если я и пряталась от тебя, все-таки я была твоей верной тенью: где бы ни сел ты, садилась и я. С тобой обошла я самые далекие, самые холодные миры, как призрак, который охоч бегать зимою по крышам и по снегу. Вместе с тобою стремилась я ко всему запретному, самому дурному и дальнему: и если что-нибудь во мне может быть названо добродетелью, так это то, что не боялась я никакого запрета. Вместе с тобою разбила я все, что когда-либо чтило сердце мое, все пограничные столбы и всех идолов опрокинула я, за самыми опасными желаниями гонялась я, -- поистине, по всем преступлениям однажды прошлась я. Вместе с тобою разучилась я вере в слова, ценности и великие имена. Когда черт меняет кожу, не отпадает ли тогда также и имя его? Ибо имя есть только кожа. И сам черт, быть может, -- только кожа. Нет истины, все позволено -- так убеждала я себя. В самые холодные воды погружалась я сердцем и головою. Ах, как часто стояла я поэтому нагая и красная, как рак! Ах, куда девалось все доброе, и весь стыд, и вся вера в добрых! Ах, куда девалась та изолгавшаяся невинность, которой некогда обладала я, невинность добрых и их благородной лжи! Слишком часто, поистине, следовала я по пятам за истиной: и она давала мне пинка. Много раз думала я, что лгу, и только тогда прикасалась я -- к истине. Слишком многое прояснилось для меня: теперь оно уже не касается меня. Уже ничто не живо, что я люблю, -- как могла бы я еще любить самое себя? Жить, как мне нравится, или вовсе не жить -- так хочу я, так хочет даже святой. Но, увы! есть ли еще для меня -- радость? Есть ли еще у меня -- цель? Пристань, куда бежит парус мой? Попутный ветер? Ах, только тот, кто знает, куда он едет, знает также, какой ветер ему по пути.