Ницше Фридрих

Так говорил Заратустра

У них два лица. Две дороги сходятся тут: по ним никто еще не проходил до конца. Этот длинный путь позади -- он тянется целую вечность. А этот длинный путь впереди -- другая вечность. Эти пути противоречат один другому, они сталкиваются лбами, -- и именно здесь, у этих ворот, они сходятся вместе. Название ворот написано вверху: Мгновенье. Но если кто-нибудь по ним пошел бы дальше -- и дальше все и дальше, -- то думаешь ли, ты, карлик, что эти два пути себе противоречили бы вечно? Все прямое лжет, -- презрительно пробормотал карлик. -- Всякая истина крива, само время есть круг. Дух тяжести, -- проговорил я с гневом, -- не притворяйся, что это так легко! Или я оставлю тебя здесь, где ты сидишь, хромой уродец, -- а я ведь нес тебя наверх! Взгляни, -- продолжал я, -- на это Мгновенье! От этих врат Мгновенья уходит длинный, вечный путь назад: позади нас лежит вечность. Не должно ли было все, что может идти, уже однажды пройти этот путь? Не должно ли было все, что может случиться, уже однажды случиться, сделаться, пройти? И если все уже было -- что думаешь ты, карлик, об этом Мгновенье? Не должны ли были и эти ворота уже -- однажды быть? И не связаны ли все вещи так прочно, что это Мгновенье влечет за собою все грядущее? Следовательно -- еще и само себя? Ибо все, что может идти, -- не должно ли оно еще раз пройти -- этот длинный путь вперед! И этот медлительный паук, ползущий при лунном свете, и этот самый лунный свет, и я, и ты, что шепчемся в воротах, шепчемся о вечных вещах, -- разве все мы уже не существовали? -- и не должны ли мы вернуться и пройти этот другой путь впереди нас, этот длинный жуткий путь, -- не должны ли мы вечно возвращаться -- Так говорил я, и говорил все тише: ибо я страшился своих собственных мыслей и задних мыслей. И вдруг вблизи услышал я вой собаки. Не слышал ли я уже когда-то этот вой собаки? Моя мысль устремилась в прошлое. Да! Когда я был ребенком, в самом раннем детстве: -- тогда слышал я собаку, которая так выла. И я видел ее, ощетинившуюся, с поднятой кверху мордой, дрожащую, в тот тихий полуночный час, когда и собаки верят в призраки; -- и мне было жаль ее. Над домом только что взошел, в мертвом молчании, полный месяц; он остановился круглым огненным шаром над плоской крышею, как вор над чужой собственностью; -- тогда собаку обуял страх: ибо собаки верят в воров и призраков. И когда я опять услышал этот вой, я вновь почувствовал жалость. Куда же девался карлик? И ворота? И паук? И наши перешептывания? Было ли это во сне? Или наяву? Я увидел вдруг, что стою среди диких скал, один, облитый мертвым лунным светом. Но здесь же лежал человек! И собака с ощетинившейся шерстью прыгала и визжала, -- и увидев, что я подошел, -- она снова завыла, она закричала; слышал ли я когда-нибудь, чтобы собака кричала так о помощи? И поистине, ничего подобного тому, что увидел я, никогда я не видел. Я увидел молодого пастуха, задыхавшегося, корчившегося, с искаженным лицом; изо рта у него висела черная, тяжелая змея. Видел ли я когда-нибудь столько отвращения и смертельного ужаса на одном лице? Должно быть, он спал? В это время змея заползла ему в глотку и впилась в нее. Моя рука рванула змею, рванула: напрасно! она не вырвала змеи из глотки. Тогда из уст моих раздался крик: Откуси! Откуси! Откуси ей голову! -- так кричал из меня мой ужас, моя ненависть, мое отвращение, моя жалость, все доброе и все злое во мне слилось в один общий крик. -- Вы, смельчаки, окружающие меня! Вы, искатели, испытатели и все, кто плавает под коварными парусами по неисследованным морям! Вы, охотники до загадок! Разгадайте же мне загадку, которую я видел тогда, растолкуйте же мне призрак, представший пред самым одиноким! Ибо это был призрак и предвидение: что видел я тогда в символе? И кто же он, кто некогда еще должен прийти? Кто этот пастух, которому заползла в глотку змея? Кто этот человек, которому все самое тяжелое, самое черное заползет в глотку? -- И пастух откусил, как советовал ему крик мой; откусил голову змеи! Далеко отплюнул он ее -- и вскочил на ноги. -- Ни пастуха, ни человека более -- предо мной стоял преображенный, просветленный, который смеялся! Никогда еще на земле не смеялся человек так, как он смеялся! О братья мои, я слышал смех, который не был смехом человека, -- и теперь пожирает меня жажда, тоска, которая никогда не стихнет во мне. Желание этого смеха пожирает меня: о, как вынесу я еще жизнь? И как вынес бы я теперь смерть! -- .

О блаженстве против воли