Ницше Фридрих

Так говорил Заратустра

дыхание, немного мягкой шерсти на лапах -- и ты уже готов был полюбить и привлечь к себе. Любовь есть опасность для самого одинокого; любовь ко всему, если только оно живое! Поистине, достойны смеха моя глупость и моя скромность в любви! -- и опять засмеялся: но тут он вспомнил о своих покинутых друзьях -- и, как бы провинившись перед ними своими мыслями, он рассердился на себя за свои мысли. И вскоре смеющийся заплакал -- от гнева и тоски горько заплакал Заратустра.

О призраке и загадке

1 Когда среди моряков распространился слух, что Заратустра находится на корабле, -- ибо одновременно с ним сел на корабль человек, прибывший с блаженных островов, -- всеми овладело великое любопытство и ожидание. Но Заратустра молчал два дня и был холоден и глух от печали, так что не отвечал ни на взгляды, ни на вопросы. К вечеру же второго дня отверз он уши свои, хотя и продолжал молчать: ибо много необыкновенного и опасного можно было услышать на этом корабле, пришедшем издалека и собиравшемся плыть еще далее. Заратустра же любил всех, кто предпринимает дальние странствования и не может жить без опасности. И вот, пока слушал он других, развязался его собственный язык, и лед сердца его разбился -- тогда начал он так говорить: -- Вам, смелым искателям, испытателям и всем, кто когда-либо плавал под коварными парусами по страшным морям, -- вам, опьяненным загадками, любителям сумерек, чья душа привлекается звуками свирели ко всякой обманчивой пучине, -- ибо вы не хотите нащупывать нить трусливой рукой и, где можете вы угадать, там ненавидите вы делать выводы, -- вам одним расскажу я загадку, которую видел я, -- призрак, представший пред самым одиноким. Мрачный шел я недавно среди мертвенно-бледных сумерек, -- мрачный и суровый, со стиснутыми зубами. Уже не одно солнце закатилось для меня. Тропинка, капризно извивавшаяся между камнями, злобная, одинокая, не желавшая ни травы, ни кустарника, -- эта горная тропинка хрустела под упрямством ноги моей. Безмолвно ступая среди насмешливого грохота камней, стирая в прах камень, о который спотыкалась моя нога, -- так медленно взбирался я вверх. Вверх: наперекор духу, увлекавшему меня вниз, в пропасть, -- духу тяжести, моему демону и смертельному врагу. Вверх: хотя он сидел на мне, полукарлик, полукрот; хромой, делая хромым и меня; вливая свинец в мои уши, свинцовые мысли в мой мозг. О Заратустра, -- насмешливо отчеканил он, -- ты камень мудрости! Как высоко вознесся ты, но каждый брошенный камень должен -- упасть! О Заратустра, ты камень мудрости, ты камень, пущенный пращою, ты сокрушитель звезд! Как высоко вознесся ты, -- но каждый брошенный камень должен -- упасть! Приговоренный к самому себе и к побиению себя камнями: о Заратустра, как далеко бросил ты камень, -- но на тебя упадет он! Карлик умолк; и это длилось долго. Его молчание давило меня; и поистине, вдвоем человек бывает более одиноким, чем наедине с собою! Я поднимался, я поднимался, я грезил, я думал, -- но все давило меня. Я походил на больного, которого усыпляет тяжесть страданий его, но которого снова будит от сна еще более тяжелый сон. -- Но есть во мне нечто, что называю я мужеством: оно до сих пор убивало во мне уныние. Это мужество заставило меня наконец остановиться и сказать: Карлик! Ты! Или я! -- Мужество -- лучшее смертоносное оружие, -- мужество нападающее: ибо в каждом нападении есть победная музыка. Человек же самое мужественное животное: этим победил он всех животных. Победной музыкой преодолел он всякое страдание; а человеческое страдание -- самое глубокое страдание. Мужество побеждает даже головокружение на краю пропасти; а где же человек не стоял бы на краю пропасти! Разве смотреть в себя самого -- не значит смотреть в пропасть! Мужество -- лучшее смертоносное оружие: мужество убивает даже сострадание. Сострадание же есть наиболее глубокая пропасть: ибо, насколько глубоко человек заглядывает в жизнь, настолько глубоко заглядывает он и в страдание. Мужество -- лучшее смертоносное оружие, -- мужество нападающее: оно забивает даже смерть до смерти, ибо оно говорит: Так это была жизнь? Ну что ж! Еще раз! Но в этих словах громко звучит победная музыка. Имеющий уши да слышит.