Фоссе Шарль

Ассирийская Магия

не имеющее названия, чума, убийца, наказание..., погибель, уничтожение...4.

Уточняя цель операциональных ритуалов и обеспечивая их действенность, заклинание в то же время до некоторой степени подкрепляет их за счет устного выражения. Во многих случаях слова лишь повторяют действия. Именно таким образом магические тексты позволяют нам восстановить значительное число церемоний, даже помимо собственно ритуалов. Я поднимаю факел, я поджигаю изображения5, или же Я сковываю вас, я вас связываю, я предаю вас Гирре, который сжигает, поглощает, сковывает, укрощает ведьм6. Эти фразы являются для нас таким же ясным указанием, каким могут служить слова ритуала. Но, разумеется, никакого редакторского замысла, имевшего целью направлять экзорциста и тем более обеспечивать нас информацией, не существовало. Присоединяя к жесту слова, он думал увеличить свое могущество. Для примитивных и даже уже обладающих развитой цивилизацией народов слово всегда несет в себе нечто мистическое, человек был тем более склонен преувеличивать эту силу, чем меньше понимал ее механизм, и он не был далек от того, чтобы думать, что слова имеют цену действий. Слово представляет собой звуковое изображение вещи, которую выражает, речь идет о точном эквиваленте, это та самая вещь, и не иметь имени - значит, собственно, не существовать. Поэма о сотворении, чтобы подчеркнуть, что неба и земли не существовало, говорит, что они не были названыa.( a Имеются в виду начальные строчки вавилонской поэмы Когда вверху... (Энума Элиш): Когда вверху не назвали Небо, внизу именем не нарекли Землю... (I, 1-2). Ее перевод см: Я открою тебе сокровенное слово. Литература Вавилонии и Ассирии. М., 1981. С. 32-50.) Имя и вещь образуют одно, узнать имя существа означает, до некоторой степени, овладеть им, стать его хозяином, так же как если бы кто-то завладел его телом или какой-то его частью, ногтями или волосами. Отсюда происходит озабоченность некоторых дикарей тем, чтобы скрыть свое имя, которую проявляли и ассирийцы, не желая раскрывать мистическое имя своего города. Отсюда же могущество, приписываемое названию определенных предметов наравне с ними самими: так, например, в Италии, где чеснок считается способным отгонять чары, достаточно, если его нет под рукой, произнести слово аглио7. Именно поэтому еще и сегодня избегают говорить о несчастливом событии. Назвать его значит произвести, вызвать его, и если кому-то приходится это сделать, он стремится тотчас же уничтожить эффект своих слов добрым пожеланием: Да отвратят боги данное предзнаменование! У всех народов существовали парафразы для обозначения демонов, поскольку назвать их означало призвать их к себе8.

Эта вера во всемогущество слова, определенно, является причиной введения в заклинания рассказов, вроде тех, какие мы читаем на 16-й табличке о злых утукку9. Она повествует о том, как семь демонов дерзнули напасть на Сина, луну, и как в конце концов они оказались побеждены, после того как в первой атаке отбросили Шамаша и Адада, поспешивших на помощь Сину. Как было сказано, этот миф, прозрачный символ лунного затмения и победы света над духами тьмы, был включен сюда вовсе не в надежде, что демоны, исполнившись стыда при воспоминании о своем поражении, убегут и оставят одержимого в покое. Эти существа не слишком стыдливы. Я бы увидел здесь, скорее, устный эквивалент ритуалам разрушения, о которых я говорил выше. Воинственные танцы индейцев, помимо того, что они симулируют разгром врага, являются для них верным средством достижения победы, а драматическое представление беспорядочного бегства и уничтожения семи злобных духов, безусловно, расценивалось как непогрешимый способ освобождения бесноватого. Вместо того чтобы изображаться мимикой, ритуал мог передаваться словами и от этого быть не менее эффективным: в устной или физической форме, символика всегда неотразима10.