Все новые люди, самые разные, прибывали из города, прослышав в барах,
что у нас тут творится. Вдруг смотрю - Альва с Джорджем расхаживают нагишом.
- Чего это вы?
- Да так, просто решили раздеться.
Никому, кажется, не было дела. Я видел, как хорошо одетые Какоутес и
Артур Уэйн стояли у костра с этой парой голых сумасшедших и вели с ними
вежливую, серьезную беседу о мировых проблемах. Наконец разделся и Джефи и
продолжал бродить со своей бутылкой, уже голышом. Поймав взгляд кого-нибудь
из своих девиц, он с диким ревом бросался на нее, и девица с писком вылетала
из комнаты. Полное безумие. Интересно: что, если бы полицейские из
Корте-Мадера прознали о наших безобразиях и приехали разбираться? Костер
яркий, с дороги прекрасно видно все, что делается во дворе. И все равно, как
ни странно, ничего особенного не было в этом зрелище: костер, угощение на
доске, люди играют на гитарах, качаются на ветру густые деревья, и среди
всех расхаживают несколько голых.
Я говорил с отцом Джефи и спросил:
- А как вам нравится, что он разделся?
- Да подумаешь, по мне, пускай делает что хочет. Слушай, а где эта
длинная, с которой мы танцевали? - Настоящий папаша для бродяги Дхармы, то,
что надо. В молодости ему круто пришлось в Орегоне - кормить целое семейство
в выстроенной своими руками хижине, убиваться, выращивая урожай на
беспощадной жесткой земле, пережидать холодные зимы. Ныне он стал
преуспевающим малярным подрядчиком, обзавелся одним из лучших домов в
Милл-Вэлли и содержал свою сестру. Мать Джефи жила на севере, одна, в
меблированных комнатах. Джефи собирался позаботиться о ней по возвращении из
Японии. Я видел одинокое письмо от нее. Джефи сказал, что его родители
развелись окончательно и бесповоротно, но, вернувшись из монастыря, он
попробует как-то помочь матери. Он не любил о ней говорить, а отец, конечно,
вообще не упоминал ее. Но отец мне нравился, мне нравилось, как он плясал,
неистовый, потный, как спокойно относился к эксцентричным выходкам других
гостей - пусть каждый делает, что хочет - и уехал домой около полуночи,
проплясав вниз к своей машине под дождем бросаемых цветов.
Еще был славный малый Эл Ларк, он все время просидел, развалясь, с
гитарой, перебирая струны, рокоча блюзовыми аккордами, иногда наигрывая
фламенко, а в три часа ночи, когда все уже угомонились, они с женой засыпали
во дворе в спальных мешках, и я слышал, как они дурачились в траве.
'Потанцуем?' - предлагала она. 'Уймись же ты, дай поспать,' - отвечал он.
Сайке с Джефи поругались, и она ушла, не захотев подняться с ним на
холм, почтить его чистые простыни. Я видел, как он, шатаясь, поднимается в
гору, праздник кончился.
Я проводил Сайке до машины и сказал:
- Слушай, зачем ты огорчаешь Джефи в эту прощальную ночь?
- Пошел он к черту, он все время делает мне гадости.
- Да брось ты, поднимись к нему, никто тебя там не съест.
- Ну и что. Я поехала в город.
- Ну перестань, не злись. Джефи говорил мне, что он тебя любит.
- Вранье.
- Эх, жизнь, - вздохнул я, уходя с бутылью вина, и, поднимаясь на холм,
слышал, как она пыталась развернуться на узкой дороге, но съехала задними
колесами в кювет и не смогла выбраться, поэтому ей все равно пришлось
ночевать у Кристины, на полу. Наверху в хижине тоже весь пол был занят: там
устроились и Бад, и Кофлин, и Альва, и Джордж, завернувшись в разнообразные
одеяла и спальные мешки. Расстилая свой спальник на мягкой траве, я подумал,
что устроился лучше всех. Вот и закончился праздник, все свое отвизжали,
отпели, отбарабанили, а толку? Развлекаясь своей бутылочкой, я принялся петь
в ночи. Ослепительно сияли звезды.
- Комар величиной с гору Сумеру намного больше, чем ты думаешь! -
крикнул Кофлин из домика, заслышав мое пение.
- Конская подкова намного нежнее, чем кажется! - отвечал я.
В фуфайке и кальсонах выскочил во двор Альва, стал танцевать в траве и
завывать длинные стихи. Наконец Бад принялся серьезно излагать свои новые
идеи. То есть у нас начался как бы новый виток. 'Пошли вниз, посмотрим, не
осталось ли девчонок!' - я спустился, вернее, скатился с холма и опять
попытался затащить наверх Сайке, но она валялась на полу в полном
бесчувствии. Угли большого костра были все еще раскалены докрасна. Шон
храпел в