Джек Керуак

Бродяги Драхмы

Ливингстон знай раздает автографы на экземплярах своих романов да шлет

рождественские открытки Саре Воан; Ариадне Джонс докучает компания 'Форд';

Леонтина МакДжи говорит, что уже стара, кто же остается?

- Рональд Фербенкс, - сказал Кофлин.

- Думаю, что единственными настоящими поэтами, вне сферы данного

дворика, являются Доктор Мьюжл, который сейчас, наверное, бормочет, задернув

занавески, у себя в гостиной, и Ди Сэмпсон, но он слишком богат. Остается

кто? - наш дорогой Джефи, который отбывает в Японию, наш завывающий друг

Голдбук и мистер Кофлин, известный остроумец. Ей-Богу, единственный здесь

нормальный поэт - это я. У меня, по крайней мере, честное анархистское

прошлое. Я хоть, по крайней мере, что-то в жизни видел, я прошел огонь, воду

и медные трубы и знаю, что такое протест. - Он разгладил усы.

- А Смит?

- Не знаю, по-моему, это бодхисаттва в худшем смысле слова, больше

ничего сказать не могу. - (В сторону, ухмыляясь: 'Он всегда слишком пьян'.)

Приехал и Генри Морли, ненадолго, и вел себя очень странно: сидел на

отшибе, листая комиксы 'Псих' и новый журнал под названием 'Хип', и скоро

ушел, заметив: 'Сосиски слишком тонки, как вы полагаете - знак ли это

времени, или Армор и Свифт используют бродячих мексиканцев?' Никто не

говорил с ним, кроме меня и Джефи. Жаль, что он так рано ушел, как всегда

неуловимый, как призрак. Причем по случаю торжества он приоделся, пришел в

новом коричневом костюме, - а потом вдруг раз, и ушел.

Тем временем на холм, где качались на ветвях звезды, то и дело

ускользали парочки в поисках уединения, или просто поднимались небольшие

компании с вином и гитарами, чтоб устроить у нас в хижине сепаратную пьянку.

Ну и ночка была. Наконец приехал после работы отец Джефи, это оказался

плотненький коротышка, очень похожий на Джефи, слегка лысеющий, но весьма

энергичный, такой же заводной, как сын. Он тут же пустился плясать бешеную

мамбу с девчонками, под мой неистовый аккомпанемент на жестянках.

'Давай-давай!' Отчаянный танцор, каких мало: как он клонился назад, до

последнего, чуть не падая, вихляя бедрами, потный, усердный, улыбающийся,

довольный, - в жизни не видал такого безумного папаши. Только что он

испортил на дочкиной свадьбе всю музыку, ворвавшись на чинную лужайку на

четвереньках, в тигровой шкуре, с лаем кусая дамочек за пятки. Теперь он

схватил длинную девицу, футов шести росту, по имени Джейн, крутил ее и

вертел и едва не опрокинул книжный шкаф. Джефи, сияющий, бродил от одной

компании к другой с большой бутылкой вина. Постепенно гостиная перетянула

костровую группировку, и вот уже Сайке лихо отплясывала с Джефи, потом

подскочил Шон и закружил ее, да так, что она хлопнулась якобы в обморок

прямо на нас с Бадом - мы сидели на полу и барабанили (мы с Бадом, как

всегда без девушек, невозмутимые) - и секунду спала у нас на коленях. Мы же,

как ни в чем не бывало, попыхивали трубками и лупили по кастрюлям. Полли

Уитмор хлопотала на кухне, помогая Кристине, и даже сама испекла вкуснейшее

печенье. Я видел, что она одинока, потому что Сайке здесь, и Джефи не с ней,

и я подошел и обнял ее за талию, но она посмотрела на меня с таким ужасом,

что я не стал продолжать. Кажется, она меня боялась. Была и Принцесса со

своим новым парнем, и тоже дулась в углу.

Я спросил Джефи:

- На хрена тебе столько девиц? Может, поделишься?

- Бери любую. Сегодня мне все равно.

Я пошел к костру, послушать последние колкости Какоутеса. На бревне

сидел Артур Уэйн - в хорошем костюме, при галстуке, я подошел и спросил его:

- Что такое буддизм? Воображение, волшебство, вспышка молнии, или игры,

или сны, или не игры и не сны?

- Нет, для меня буддизм - значит узнать как можно больше народу.

И вот он расхаживал по двору и дому, такой любезный, со всеми

здоровался за руку и беседовал, коктейль-парти, да и только. Тем временем

события развивались. Я сам пустился в танец с высокой девицей. Плясала она

отчаянно. Я хотел утащить ее на холм, прихватив бутылочку, но она была с

мужем. Позже явился какой-то сумасшедший цветной парень, игравший, как на

бонгах, на собственной голове, щеках, губах и груди, он лупил себя что есть

силы и извлекал весьма громкие звуки, причем это был настоящий бит. Все были

в восторге и сочли его бодхисаттвой.