Джек Керуак

Бродяги Драхмы

родных и врагов, одного за

другим, без злобы и пристрастия, говорю: 'Джефи Райдер, равно пуст, равно

достоин любви, равно будущий Будда', потом, допустим: 'Дэвид О.Селзник,

равно пуст, равно достоин любви, равно будущий Будда', на самом деле я,

конечно, не говорю 'Дэвид О.Селзник', только о людях, которых я знаю, потому

что когда говоришь: 'равно будущий Будда', хочется представлять себе их

глаза, вот Морли, например, голубые глаза за очками, думаешь: 'равно будущий

Будда' - и представляешь себе эти глаза, и действительно вдруг видишь в них

это тайное истинное спокойствие, и понимаешь, что он действительно будущий

Будда. Потом думаешь о глазах врага своего какого-нибудь.

- Слушай, как здорово, - Джефи вынул блокнот и записал эту молитву,

восхищенно качая головой. - На самом деле очень здорово. Научу этой молитве

монахов в Японии. Рэй, с тобой все в полном порядке, единственная беда, что

ты не научился еще выбираться в такие места, как, например, вот это, а

позволяешь миру жрать себя с говном, потому и раздражен... хотя сравнения,

безусловно, одиозны, но мы сейчас говорим правильные вещи.

Он достал дробленую пшеницу-булгур и пару пакетов сушеных овощей и

высыпал все это в котелок, чтобы сварить, когда стемнеет. Мы стали

прислушиваться - не аукает ли Морли, но ничего не услышали. Начали

беспокоиться за него.

- Вот ведь черт, вдруг он оступился на камнях и сломал ногу, а рядом

никого, помочь некому. Опасное дело. Я-то хожу один, конечно, но я же умею,

я вообще горный козел.

- А есть хочется.

- Да и мне хочется, черт, скорей бы он подходил. Давай погуляем, поедим

снежку, попьем воды, подождем.

Так мы и сделали, попутно исследовав верхнюю часть плоского плато, и

вернулись обратно. К этому времени солнце скрылось за западной стеной нашей

долины; потемнело, порозовело, похолодало, пурпур тронул вершины.

Небо было глубоким. Появились даже первые бледные звезды. И тут мы

услыхали дальнее: 'Йоделэйхи-и!' Джефи вскочил на камень и трижды аукнул.

Донесся ответный йодль.

- Далеко он?

- Ох, судя по звуку, он даже еще не дошел до долины камней. Этой ночью

не доберется.

- Что будем делать?

- Давай залезем на скалу, часок посидим, покричим ему. Захватим орехов

с изюмом, пожуем пока, подождем. Может, он ближе, чем я думаю.

Мы поднялись на выступ, откуда открывался вид на всю долину, Джефи сел

в полный 'лотос' на камень, достал четки-амулет и начал молиться. То есть

просто держал четки в руках, причем большие пальцы соприкасались, и смотрел

прямо перед собой, совершенно неподвижный. Я постарался усесться как можно

правильнее на другом камне, и оба мы молча медитировали. Только я с

закрытыми глазами. Густой гул тишины. Шум ручья, его хлопотливая речь не

долетали досюда сквозь камень. Мы слышали еще несколько меланхолических

йодлей и отвечали, но, кажется, с каждым разом крик удалялся. Когда я открыл

глаза, розовость сменилась пурпуром. Замерцали звезды.

Я впал в глубокую медитацию, я ощутил, что горы действительно Будды и

наши друзья, я почувствовал, как странно, что на всем огромном пространстве

долины нас всего трое: тройка, сакральное число. Нирманакайя, Самбхокайя,

Дхармакайя. Я молился о благополучии и вообще о вечном счастье для бедняги

Морли. Порой я открывал глаза и видел Джефи, сидящего твердо, как камень, и

мне хотелось смеяться - такой он был забавный. Но горы были внушительно

серьезны, и Джефи тоже, а потому и я, и вообще смех - серьезная вещь.

Вокруг была красота. Алость утонула в лиловом сумраке, и гул тишины

вливался в уши алмазным прибоем - любого успокоит на тысячу лет. Я молился о

Джефи, о его благополучии и возможном будущем Будды. Во всем этом была

чрезвычайная серьезность, галлюцинация и счастье.

'Камни и пространство, - думал я, - а пространство иллюзорно'. Миллион

мыслей жил в голове. У Джефи были свои мысли. Я поражался, как он может

медитировать с открытыми глазами. Я был по-человечески поражен тем, как этот

грандиозный коротышка, штудирующий восточную поэзию, антропологию,

орнитологию и прочие всевозможные науки, этот маленький искатель

приключений, отважный путешественник и альпинист, вдруг берет свои жалкие и

прекрасные деревянные четки и серьезно молится, словно древний святой в