к самому Царицыну, то дерутся под Екатеринбургом и Иркутском. Последнее время все настойчивее и настойчивее говорят о движении японцев и китайцев и о создании Восточного фронта на Волге.
Какой ужас и позор! Сделать Россию ареной мировой борьбы, подвергнуть ее участи Бельгии и Сербии, обескровить ее, сжечь ее города и села, истоптать ее нивы и ее, голодную, поруганную и оплеванную, ее, поверженную в прах собственным бессилием, добить до конца!
Россия больна. Она лежит в горячечном бреду, а что же делают иностранцы? Германцы заняли Украину и вывозят хлеб и масло, отнимая у нас последний кусок. Ну эти-то враги, мы не можем рассчитывать на снисхождение от тех, кого мы ненавидим...
Англичане хозяйничают на севере и тянут под шумок оттуда лес, а Россия, бедная Россия, она, как тот деревянный турка с кожаной головой, должна сносить удары и врагов и союзников...
Так неужели цепляться за иностранную помощь, неужели Дону и великой России скулить так, чтобы нам помогли извне?
Послушайте, как в песне казачьей поется:
Ты воспой, сирота, песню новую!
-- Хорошо песню играть, пообедавши,
А я, сирота, еще не ужинал...
Поутру сироту в допрос повели.
-- Ты, скажи, сирота, где ночевал?
Ты скажи, с кем разбой держал?
-- У меня, молодца, было три товарища:
Первый товарищ -- мой конь вороной,
А другой товарищ -- я сам молодой,
А третий товарищ -- сабля вострая в руках!..
В этих словах атамана все его credo. Россию должна спасать сама Россия -- это он понимал твердо. Он гнал всякую мысль о помощи извне, и родной Дон он стремился спасти силами донских казаков. Но он отлично понимал, что спасти Дон -- это одна задача, спасти Россию -- задача другая. Ко всем иностранцам -- будут это союзники или немцы -- атаман относился отрицательно. Он твердо верил, что прошли те времена, когда проливали кровь и воевали 'pour les beaux yeux de la reine de Prusse' ['ради прекрасных глаз королевы Пруссии' (франц.)], он знал, что и немцы, и французы, и англичане едут в Россию не для России, а для себя, чтобы урвать с нее что можно, и отлично понимал, что Германии и Франции по взаимно противоположным причинам нужна Россия сильная и могущественная, 'единая и неделимая', а Англии, напротив, слабая, раздробленная на части, быть может, федеративная, пожалуй, даже большевистская. И потому Германии и Франции атаман верил, Англии же не верил нисколько. Все стремления атамана были направлены к тому, чтобы независимо от иностранцев поставить Дон на ноги, дать ему все, что нужно для борьбы.
Едва только он получил Таганрог, как сейчас же забрал Русско-Балтийский завод, приспособил его для выделки ружейных и артиллерийских трехдюймовых патронов и достиг к ноябрю 1918 года выделки 300 тысяч ружейных патронов в сутки, он вел переговоры об устройстве своего порохового завода и снаряжательной мастерской. Атаман поставил на работу все ремесленные школы и гордился тем, что вся Донская армия одета с ног до головы в 'свое', что она сидит на своих лошадях и на своих седлах. У императора Вильгельма он просил машин, фабрик, чтобы опять-таки как можно скорее освободиться от опеки иностранцев. Его ориентация сквозила во всех его речах и на Кругу, и особенно в станицах и войсковых частях. Это была ориентация русская -- так понятная простому народу и так непонятная русской интеллигенции, которая привыкла всегда кланяться какому-нибудь иностранному кумиру и никак не могла понять, что единый кумир, которому стоит кланяться -- это Родина.
Добровольческая армия, как армия не народная, а интеллигентская, офицерская, не избежала этого и рядом со знаменем 'единой и неделимой' воздвигла алтарь непоколебимой верности союзникам во что бы то ни стало. Эта верность союзникам погубила императора Николая II, она же погубила и Деникина с его Добровольческой армией.
Атаман смотрел на немцев, как на врагов, пришедших мириться с протянутой для мира рукою, и считал, что у них он может просить, но когда пришли союзники, то на них он смотрел, как на должников перед Россией и Доном, и считал, что они обязаны вернуть свой долг и с них нужно требовать.
Дальше история сношений Войска Донского покажет ярко, какова была ориентация атамана.
В деле обвинения в самостийности вопрос гораздо сложнее. Атаман вступил в управление Войском вскоре после Каледина, которого погубило доверие к крестьянам, знаменитый 'паритет'. Дон раскололся в это время на два лагеря -- казаки и крестьяне. Крестьяне за малым исключением были большевиками. Там, где были крестьянские слободы,